Роберт Уилсон - Иштар Восходящая Страница 6

И поклонялись им, о братья мои. В пещерах наших предков часто находят рисунки, очень похожие на небесную рекламу фильма «Outlaw» Ховарда Хьюза; сейчас модно, в кругу своего рода романтиков-теоретиков, предполагать, будто это летающие тарелки. Наиболее известный артефакт каменного века, Уиллендорфская Венера, недвусмысленно изображает женщину с огромными буферами. Похожие грудастые богини найдены в пещерах по всей Европе и всему Ближнему Востоку. По мере того, как история выходит из тени, древнейшими божествами становятся богини-матери, которых можно рассматривать как психологическое продолжение младенческих воспоминаний о груди: они всеблагие, питающие всех и совершенно лишены суровой анти-жизненной этики поздних богов-отцов. Многие из этих божеств, вроде ранее упомянутой Дианы Эфесской, изображались с многочисленными грудями — иконографическое выражение их функций.

По мере того, как в мире распространились великие патриархальные религии мрака и проклятия, был изобретён ад, как пугало для детского ума, а секс из божественного стал дьявольским. Люди начали рассматривать силы природы не как богов и богинь, а как демонов, и подозревать своих женщин в том, что они ведьмы; а грудь подвергли семидесяти семи проклятьям и экзорцизмам. И всё же она проникла в дизайи и архитектуру соборов — как известно каждому художнику — и была создана, по сути, новая богиня-мать, которой позволили войти в христианский пантеон под именем Девы Марии.

Важно помнить, что биологически мы едва ли изменились в прошедшую геологическую эпоху. Мы по-прежнему предпочитаем питаться в собственном логове, а лишившись его, ищем что-нибудь в форме пещеры — вот почему боковые отсеки в ресторанах всегда заполняются раньше, чем центральные столики, а свет обычно приглушён. Домашний человек, покидая утром жильё, говорит, что собирается «пойти за пропитанием», хотя он, вероятно, отправляется в офис, а не охотиться на кабана. Когда мы занимаемся любовью, мы переходим с человеческого уровня назад, на тактильный уровень приматов, а последующие звуковые эффекты недалеки от тех, что сопровождают спаривание больших человекообразных обезьян. Когда мы отправляемся в лес, мы идём группой. И было замечено, что даже в крупных мегаполисах вроде Нью-Йорка или Токио у среднестатистического жителя есть от 50 до 100 друзей или, по крайней мере, знакомых — то же самое число, что обычно обнаруживается в примитивных племенах. Даже наш прославленный интеллект, которым мы так хвастаемся, всего лишь демонстрирует наше хищное происхождение, поскольку ни одно нехищное животное не достигло много в плане хитрости и изворотливости ума, в то время как наши родичи-хищники вполне могут бросить нам вызов на собственном поле, а то и перехитрить. И мы упрямо остаёмся территориальными существами, точно как наши родственники — бабуины и гориллы, в чём может убедиться каждый, подсчитав таблички «проход воспрещён» и всевозможные замки и запоры в любом человеческом сообществе.

Уже говорили, что нельзя полностью понять социологию, не держа постоянно в уме то, что человек изначально обустраивал свою жизнь благодаря стадной охоте. Аналогично, нельзя понять сексологию без напоминаний о тех серьёзных и смешных побочных следствиях того факта, что человек — это животное, самка которого перенесла важные сексуальные центры с заднего низа на передний верх. На такой почве развивался человеческий интеллект, наша культура, наши причудливые способы работать и одеваться, ну и, в итоге, наше замысловатое чувство юмора.

Есть много версий доисторического развития, но я предпочитаю думать, что всё началось с распрямления. Женщина вставала, чтобы дотянуться до ветвей высокого дерева, за каким-то особенным фруктом. Мужчина смотрел на неё, и замечал различные возможности. Мы не можем перестать думать (о сексе и обо всём прочем) с тех самых пор. Разумеется, множество людей отвергают всякие указания на наше животное происхождение. Им хочется верить, что все их предки были идеальными леди и джентльменами. Таких людей задевает мысль о том, что большинство наших предков не носили ни галстуков, ни портков — и, что ещё хуже, подавляющее большинство их даже не было млекопитающими, и выглядели как аллигаторы и им подобные твари. Но тут уж ничего не попишешь, и вы и сейчас можете рассмотреть в человеке лягушку, когда он плывёт определённым стилем, или ящерицу, когда нежится на солнце.

В определённых кругах также бытует мнение, что мы, хоть и запятнаны таким неаристократичным и позорным происхождением, но сейчас достигли точки, когда это всё не имеет к нам, или не должно иметь, никакого отношения. Можно с тем же успехом сказать малиновке, что личность столь благородной внешности должна быть выше такого недостойного поведения, как поедание червей на завтрак. Малиновка, что бы о ней не думали, по-прежнему просто птица (и если у неё есть хоть капля сообразительности, будет этим довольна), а человек, при всей его яркости и фальшивом блеске, по-прежнему млекопитающее (и если у него есть хоть капля сообразительности, будет этим доволен). Можете представить, что было бы более достойным быть страусом, вошью или крабом? Не было бы менее зазорным носить перья, как ангелы (или утки), вместо характерного меха млекопитающих? Не было бы более утончённым синтезировать энергию прямо из солнечного света, как одуванчик, вместо обгладывания костей, как наши дальние родственники собаки? В конце концов, разве кто-то предъявит своей собаки претензию, что это создание родилось в кровавой утробе, сосало соски, и расцарапывает свою шкуру, подобно прочим млекопитающим? Ну а с чего бы, господи прости, чувствовать себя некомфортно, когда те же самые факты упоминаются в приложении к нам самим?

Порой кажется, что мы даже и близко не поняли Фрейда, а Дарвина и подавно. Если кто-то цитирует высказывание Фрейда, мол, пирамиды (которые не только гробницы, но и религиозные храмы) представляют собой идеализацию или сублимацию стремления к женской груди, кто-нибудь другой обязательно хихикнет и заметит, что это просто демонстрирует, что религиозный импульс — всего лишь преломление сексуальности. Но что значит это «всего лишь»? Не подразумевается ли, что религия могла бы конструироваться на основе какой-то более тонкой энергии, чем та, что заставляет детей и мужчин тянуться к груди? Могла бы? А есть ли такая высшая энергия? Мы говорим, «Бог есть любовь», думая, что преступаем пределы материального и животного мира этим громким заявлением. Но есть ли кто-то, кто сперва не научился любви, сжимая грудь в руках или во рту?

Мы можем смеяться над многогрудой Дианой Эфесской, как над грубой идеей божества, а ведь римляне, вероятно, были не столь простыми ребятами, как мы. Христианские теологи могут кричать отсюда и до берега последнего матроса, что их картины с изображениями божества в виде старого человека, восседающего на облаке, не должны пониматься буквально (ну а Диана что, понималась Овидием буквально?), но они продолжают называть это божество «Он», то есть приписывают ему биологический пол, и значит (поскольку в английском языке мы не говорим о растении и водоросли как о «ней» или о «нём»), природу позвоночного животного. Можем ли мы представить это газообразное позвоночное (фраза Томаса Генри Гексли, по сей день актуальная) в поистине нечеловеческом и неживотном виде? Попробуйте, и понаблюдайте, не заполнят ли пробел рептильные или рыбьи образы, когда вы отбросите образ млекопитающего. «Бог это символ Бога», сказал утончённо модернистский теолог Пауль Тиллих. Определённо кажется, что Бог Отец, как и Диана Мать, это просто символ чего-то другого — чего-то, что мы не можем назвать, но с чем сталкиваемся в семейных отношениях и сексуальных взаимодействиях, из которых вырастают эти отношения. (Все боги обзавелись семьями, даже будто бы монотеистичный иудео-христианский Бог. Иудейские каббалисты дали ему жену, Шекину; а христиане, что более в духе Фрейда, дали ему в спутницы девственницу, которая одновременно его мать и жена.) Это «Божественное нечто», спираль ДНК или управляющий или Дао, создали Софи Лорен из наших предков, которые совсем недавно выглядели как Уиллендорфская Венера, а ещё раньше выглядели и передвигались как шимпанзе Чита. Ну а то, что из нас может получиться в дальнейшем, потрясало воображение Ницше и вдохновило Кубрика на съёмки «2001».

Биология — вещь гораздо мистичнее, чем теология, о братья мои. Только прикиньте: из простой животной титьки, едва ли больше, чем просто соска, нашим другом (или подругой) управляющим созданы эти округлые, чашеобразные, восхитительно эстетичные человеческие груди, каждая из которых состоит из 15–25 отдельных долей, каждая из которых представляет собой практически целую биологическую систему. Каждая доля состоит из кластеров или долек, построенных столь замысловато и работающих столь гладко, как самые современные аппараты, защищённые и сделанные столь приятно мягкими на ощупь благодаря большим количествам изоляции в виде жировой ткани. От каждой доли распространяются по сети, напоминающей мощный биокомпьютер, проводники млечного сока, встречающиеся в соске. И, безо всякого столпотворения или закупорки, в этих чашах упакованы ещё две сети — кровеносная и лимфатическая, снабжающие питательными веществами и регулирующие температуру. И что самое лучшее, вся эта система снабжена высококачественной петлёй обратной связи — «горячей линией», как мило называет её английский биолог Алекс Комфорт — уходящей вниз к гениталиям. Эта горячая линия активизируется, когда человек сосёт или гладит груди, создавая в области клитора ощущения, благодаря коим жизнь кажется нашей героине стоящей того, чтобы жить, и возможно, даже приводит к запуску процесса вагинального увлажнения, готовящего к совокуплению.