Итальянский футуризм. Манифесты и программы. 1909–1941. Том 2 - Коллектив авторов Страница 6

Так мы другим путём впали в застой нашей итальянской жизни, берега которой, охраняемые запутанным сухостоем полицейских законов и бюрократических преград, обречены судьбой только изматывать и терзать любой глубоко человеческий инстинкт и любое законное восстание.

Чтобы достигнуть этого страстно желаемого общественного и политического обновления нашей Страны, мы должны принудительно одолеть препятствия, которые на первый взгляд кажутся неодолимыми, потому что мы несём их в самих себе под видом характерных особенностей нашей расы.

Я хочу сказать о персонализме, о клерикальном утилитаризме, гиперчувственности и иронии, колкой и уничтожающей.

Я называю персонализмом ту интеллектуальную привычку, которая состоит в подчинении любого суждения репутациям, симпатиям или антипатиям абсолютно личного характера. Я называю персонализмом равнодушие, или лучше сказать, презрение, которое каждый итальянец питает к чистым идеям, атакуя их только когда их разделяет враг, а любя их только когда их разделяет друг.

Нужно атаковать этот самый тяжёлый порок, прежде всего преобразуя нашу тлетворную учебную систему, направленную только на то, чтобы награждать низкое угодничество зубрил и слабоумных учеников, которые, ежедневно вылизывая тщеславие профессора, заканчивают тем, что усваивают его напыщенность и догматическую глупость.

Мы, футуристы, предоставляя все права и всю власть молодым, хотим, чтобы в школах, наоборот, поощрялись и награждались бы те студенты, которые с самых первых лет демонстрируют, что у них есть свои идеи и выделяющаяся манера суждения о людях и книгах.

Свободная интуиция, то есть способность иметь и создавать новые идеи – вот что мы хотим прославить! И именно поэтому мы изгоняем из школы священника, который, сегодня уже не в состоянии воспитать веру в отсутствие подлинного религиозного чувства, довольствуется тем, чтобы размягчить и усмирить души, создавая тот феномен идиотского и боязливого утилитаризма, который называется клерикализмом.

Итальянцы! Повсюду надлежит усиливать и разжигать ожесточённую войну против клерикализма – политической партии, которая, уже не основываясь на мистическом чувстве и почти утратив цель временной власти, угрожает нашему будущему величию в лице наших сыновей.

Поповский утилитаризм и квиетистский страх – вот та вязкая грязь, в которой увязла наша раса, прикрываясь низкой ленью и гиперчувствительностью.

Другой итальянский и даже латинский порок проявляется тысячей способов и прежде всего в тирании любви, подрывающей энергию людей действия, в наваждении обладания женщиной, в романтическом идеале верности и в порочном стремлении к самому роковому и расслабляющему сладострастию.

Этой пагубной тенденции необходимо противостоять в школе и на улице средствами постоянного и грамотного развития агрессивных и сильных видов спорта, фехтования, плавания и особенно гимнастики. Последняя должна быть освобождена от античного акробатизма и парадной жестикуляции. Это будет рациональная гимнастика, способная увеличить грудную клетку, расширить лёгкие, освободить сердце, обуздать кишечник, активизировать циркуляцию крови, увеличить поглощение кислорода кровью, укрепить связки и тонизировать мышцы – для формирования красивого, ловкого, сильного и выносливого тела, умеющего думать, желать и побеждать людей, идеи и вещи с равной непринуждённостью.

Мы, футуристы, убеждённые в том, что искусство влияет на все виды деятельности народа, хотим очистить его от сентиментализма, даннунцианской и донжуанской эротомании, создав искусство, которое воспоёт индивидуальную силу и свободу, победы науки и растущее господство тёмных сил природы.

Действительно, сладострастный романтизм преувеличивает важность любви в нашей жизни.

Итальянская женщина, нежнейшая мать, которая культивирует в своих детях трусость либо просто подчиняется священнику или настойчивому влечению к роскоши, становится почти непобедимым врагом и непреодолимым барьером для всех великих воинственных или революционных вспышек.

Наш гиперсенсуализм порождает не только эту преувеличенную важность женщины, исключительно лишнюю и мешающую, но также как следствие первого – манию показной роскоши и зажиточной домашней жизни.

Увы! Иногда достаточно озаботиться хорошим обедом, дамской шляпкой с перьями или красивым ковром, который поразит всех гостей, я говорю, иногда достаточно иметь заботы такого рода, чтобы заставить итальянского политика отклониться от его бескорыстного курса или отбросить программу героизма и жертвы.

Недавно мы с огромной болью наблюдали, как люди с самыми высокими и неистовыми идеалами оказались настолько подвержены этой расслабляющей атмосфере супружеского спокойствия, что полностью отказывались от любой смелой директивы. Всё ради того, чтобы скептически углубиться в своё удобное кресло, как самые культурные, со слишком любимыми и бесполезными друзьями-книгами, и принять наше восторженное вторжение с улыбкой самой лёгкой и обескураживающей разрушительной иронии.

Эта лёгкая, обескураживающая и разрушительная ирония – вот четвёртый, серьёзный и глубокий итальянский порок, который порождает разрушительное отвращение ко всему новому, противоположное любой смелости, любому возбуждающему здоровому оптимизму. Вот трагический и весёлый яд, который отравляет, к сожалению, лучшую часть Италии, прежде всего южные народы, наиболее одарённые конструктивным воображением и гениальным предвидением.

Эта ирония, происходящая из эпикурейства, каустического духа и легкомыслия, is лет назад на закате цвета кузнечного горна перед монументальным кладбищем Милана глупо ритмизировала радостным ритмом веселья и танца возвращение революционной левой массы, сопровождавшей гроб рабочего, убитого войсками в серьёзном конфликте11.

Я также следовал в этой чёрной человеческой волне, пенной от мертвенно-бледных лиц, над которой как траурная лодка подпрыгивал гроб, казавшийся странно длинноногим в руках согбенных носильщиков.

Выше развевались красные флаги в пылком движении и дыхании стольких же огромных мехов.

Пламя факелов, как тряпки кровоточащей нищеты; ораторы-реформисты, склонённые с гарпуном, чтобы проткнуть липкого спрута компромисса; речи тошнотворной умеренности, способные заставить упасть с неба звёзды – со скуки, а луну – от отвращения, как блестящий плевок!

Безобразие! Мы были отягчены потопом отцовских глупых советов, и было вполне справедливо, что после подобной непристойной комедии толпа в ритме танца и с пением гимна рабочим возвратилась в город к ужину, чтобы сопроводить второй гроб – уже не убитого рабочего, но Революции!

Ирония! Ирония! Старая итальянская ирония!.. Вот наш враг, которого нужно уничтожить, растоптать силой энтузиазма, силой отваги, силой оптимизма, хотя бы и искусственного!

Рабочие! Остерегайтесь скептической и эгоистичной иронии, которая разжижает сердце в день праведного мятежа и создаёт в вас позорный феномен – панику звука!

Сколько раз за десять лет жизни в Милане, которые я провёл, изучая ежедневные приливы и отливы итальянского социализма, внимательно читая каждый митинг как самую интересную и скорбную книгу, сколько раз я краснел, как итальянец… повторяю вам, как итальянец, видя огромные массы рабочих, движимые самыми законными требованиями и великолепным желанием большей свободы, говорю вам, огромные массы народа, молниеносно схваченные самым безрассудным коллективным испугом, заслышав четыре наглых полицейских свистка!

Обратившееся в бегство стадо… Сутулые и безумные спины,