Николай Ямской - Легенды московского застолья. Заметки о вкусной, не очень вкусной, здоровой и не совсем здоровой, но все равно удивительно интересной жизни Страница 64

В отличие от зарубежных образцов в отечественном продукте этот самый стабилизатор всегда был естественного происхождения. Называется пектин. Он, по авторитетному мнению ученых, весьма способствует выведению из наших невероятно сегодня зашлакованных организмов холестерина, солей тяжелых металлов и даже радионуклидов. Отсюда получается, что правы были в чем-то дорогие мои бывшие мальчишки из послевоенной поры. Ну, хотя бы в том, что и мороженое, которому они тогда радовались, и телогрейки, что спасали их от переохлаждения, были без всякого намека на химию и синтетику…

А в результате натуральное оказалось лучшим средством от распада…

А еще главное — любить потребителя. Пусть за наличные. Но не так, как власти предержащие, у которых бюджетных (читай — «наших») денег и так куры не клюют. А те, кто за эти «бабки» реально готов постараться. Тогда, уверен, будет как на специализированной выставке профессиональной одежды «Телогрейка-2001», куда случайно довелось попасть в начале нынешнего века. Помню, как там кругами ходили парочки вокруг новейшего образца «ватника для двоих», то есть для влюбленных. Он был страстного, ярко-красного цвета, влезть в него можно было только крепко обнявшись. А еще поразила модель утепленного стеганого фрака под названием «Ночная бабочка». Образец легко снимался, хотя и без этого в нем было столько прорех, что красота женских ног и так хорошо отслеживалась. Словом, лучшее воплощение рабочего девиза времен «развитого социализма» «От каждого по способностям — каждому по труду» сложно было вообразить.

А это еще о борьбе с переохлаждением. Потому что лично меня теплотой патриотизма больше всего обдала телогрейка под девизом «Президент всея Руси». Ну, представьте. Расцветка в «триколоре». На груди выткано золотом слово «Россия». А на спине — гербовый орел.

Не стыдно на любом саммите показаться.

Я же об этом славном президентском прикиде снова вспомнил два года спустя, в Сокольниках, на очередном городском празднике мороженого «Сладкое лето». Каких только сортов — для малых, для старых — там не выставили! Однако более других из сладкоежек уважили зрелых мужчин. Специально для них представили брутальную серию мороженого с 1,5 процента содержания спирта. Отечественные «тафгаи» веселели от одного вида: «Ведь как могут, когда хотят!»

И только автолюбители отходили от стенда с каменными лицами.

Глава 10

Клубные кафе. Как хорошо мы плохо жили

С клубными ресторанами в Москве советской мы уже более или менее разобрались, хотя про это еще можно не одну книгу написать. А вот кафе? Тут как-то больше джазовые вспоминают. А все остальное «курсивом».

Нет, ребята! Были и джазовые, и артистические, литературные и даже групповые — это без всякого намека на уголовный, а скорее в пику всячески насаждаемому моральному кодексу строителя коммунизма — кафешки, где в неформальной обстановке собирались люди по общим интересам, взглядам, культурным запросам и даже, я бы сказал, одной группы крови…

Из московских заведений данного типа я бы первым назвал кафе «Артистическое» в проезде Художественного Театра (до 1924 года и теперь Камергерский переулок).

«Моспарнас» конца 1950-х. Свет в конце тоннеля

Кто так по аналогии с парижским Монпарнасом прозвал это московское кафе, до сих пор не ведаю. Знаю лишь другое самодеятельное название — «Кот». Помню, как этот пушистый котяра выходил из подсобки в зал. И эдаким метрдотелем обходил столики. Иногда он прыгал к кому-то на колени. Причем в выборе, как правило, не ошибался. Это был своеобразный знак. Или, если хотите, сертификат, подтверждающий, что отмеченный его фамильярностью человек — хороший. Или, по крайней мере, очень даже может таковым стать.

Когда-то и я, одно время зачастив в это кафе, говорил: «к «Коту», «в «Коте», «около «Кота». Так звучало теплее. Хотя над заведением висела вполне уместная в этом уголке Москвы вывеска — кафе «Артистическое». Считалось, что побывать в нем все равно что слетать на один день в Париж. И там часок-другой культурно оттянуться в кругу завсегдатаев «Ротонды» или «Клозери да Лила». На самом деле про эти заведения мы знали лишь из книг. Поскольку из всего многонационального населения СССР в загранке коллективно побывали лишь наши чудом уцелевшие, победно вернувшиеся в 45-м с войны отцы. Как известно, дальше Восточной Европы они не пошли. Потом, после распада СССР, мы, их дети, дорожку туда, конечно, протоптали.

Но тогда, в конце 1950-х — начале 1960-х, большая часть советских граждан не то что до Берлина — западнее Орши не забиралась.

Напомню, что в тот же период даже таких слов, как «Интернет», «электронные носители», слыхом не слыхивали. А вот железный занавес, отделяющий нашу страну от всего остального мира, был. Из-под него — даже чуть-чуть приподнятого — как раз книги лучше всего просовывались. Ремарк, Хемингуэй — это из их, еще довоенного перевода сочинений очень небольшой авангардный отряд наиболее продвинутой молодежи жадно формировал свои весьма приблизительные представления о западной жизни. Ну, естественно, с ремарковскими свиданиями с любимой в кафе. Ну, конечно, с хемингуэевскими посиделками в забегаловках Монпарнаса. Почему у нас с подобного рода досугом «тускло», объяснял родной литературный андеграунд. Но искать его в открытой книжной продаже было смешно. Выручали подпольные «дистрибьюторы». Вроде некоего хорошо известного всем московским книголюбам гражданина Блока. На спор в кругу своих этот годящийся мне в отцы однофамилец великого поэта — а также великовозрастный врун, болтун и хохотун — демонстрировал удивительные, почти паранормальные способности.

Он, например, лишь по одной обратной стороне обложки мог угадать название почти любой вращающейся на «черном рынке» книги.

Именно Блок, разрешив мне называть его просто Вованом, пообещал совершенно невероятное — достать экземпляр книжки «Доктор Живаго». Тогда этот роман Бориса Пастернака три года как был объявлен в антисоветский розыск. По этой причине место для передачи должно было обеспечивать конфиденциальность. Но мой «книгоноша» питал слабость к праздникам и триумфам. Поэтому настаивал на банкете — за мой счет, разумеется. Уровень его притязаний удивил. «Думаю, приличнее всего в «Артистическом» будет», — раздумчиво сказал он. «Но туда, мне говорили, еще войти надо!» — засомневался я. «Со мной, юноша, — Блок глянул, будто я только что приехал из какого-то Сыктывкара, — примут, усадят, обогреют…»

Так, по легкомысленности еще не понимая, что сам себе, по существу, мог этим «вытащить срок», я стал редким обладателем чудовищной по качеству фотокопии книжки «Доктор Живаго», изданной в 1958 году на русском языке в Голландии.

А кроме того, получил не менее редкий шанс миновать совершенно безнадежную — для таких, как я, — очередь в «Артистическое».

Небольшое двухуровневое кафе было переполнено. Но и без этого, судя по приему, не только меня — самого Блока за очень-то «своего» явно не держали. Вернее, за своего считал только пропускающий у входа. А официантка, пока мы топтались в проходе, долго бегала мимо. Правда, потом все же пристроила за столик у окна. Место оказалось классным: с него одинаково хорошо просматривалось все, что происходило и в кафе, и на улице. Так что пока девушка несла бутылку коньяка (привет из солнечного Еревана!), пока «дядя Вова» тихо напевал «Эй, ямщик! Не гони лошадей!» и сосредоточенно разливал напиток по каким-то тонкого стекла старорежимным рюмочкам, можно было и оглядеться. После коммуналки и съемного угла «с бабушкой на сундучке» интерьер расположенного в полуподвале помещения показался мне чуть ли не Версалем. Лепные потолки. Изысканные бронзовые торшеры, отбрасывающие теплый свет. Буфетная стойка, уставленная не то мельхиоровой, не то даже серебряной посудой в большинстве своем совершенно неизвестного мне назначения.

Публика на фоне такого великолепия гляделась скромненько, но держалась с достоинством. Атмосфера обязывала. Никакого загула, никаких резких движений и громких тостований. Многие вообще ограничивались чашечкой кофе. К одному из таких — средних лет гривастому мужчине в очочках — нас и подсадили. Он отстраненно дымил копеечной «Примой». Шелестел свежим номерком ежемесячника «Театр», который наряду со знаменитым «Новым миром» Твардовского был у тогдашней фрондирующей интеллигенции в большом авторитете. Наш непринужденный треп ему совершенно не досаждал. Не мешал и «клекот» кучковавшейся за соседними столиками молодежи. Как показало дальнейшее, в «Артистическом» такое времяпрепровождение доминировало. А основной контингент отличался узнаваемостью. Кое-кто уже мелькнул в обществе громкой публикацией или даже показался на телеэкране. Остальные вообще представляли хорошо известный мне тип. В основном из тех, что куда ни сунься — на книжный пятачок у Кузнецкого Моста, в длиннющую очередь за контрамаркой на нашумевший спектакль или курилку Ленинской библиотеки, — глянь, а они уже там.