Юрий Левада - Время перемен. Предмет и позиция исследователя (сборник) Страница 66

Во-первых, рациональность действия оказалась не «элементарно» простой, а сложной, включающей соотношения различных уровней и типов рациональности (связанных с различием способов дифференциации и проецирования действия на «табло сознания», различием критериев оценки эффективности экономического действия, временных рамок его оптимизации и др.).

Во-вторых, оказалось, что, в отличие от физической энтропии, рациональность социального действия может не только возрастать, но – в некотором смысле – и «убывать». Так, пользуясь предложенным Вебером различием формальной (расчетной) и содержательной (целенаправленной) рациональности, можно показать реальность двусторонних переходов между этими типами: и превращения формального расчета в целенаправленный, и формализации элементов целерационального (в том числе экономического) действия. Более того, эти переходы оказались взаимообусловленными, по крайней мере при известной степени сложности системы социального действия. Параллельно с совершенствованием средств (техники в широком смысле слова) целенаправленного действия происходит гипостазирование чисто формальных «учетных» типов рационализации.

Попытаемся теперь придать определенный содержательный смысл понятию «ограниченности рациональности» действия. (Заметим, что распространенная – часто в качестве некоего жупела – словесная формула «иррациональности» принципиально бессодержательна и является лишь своего рода теневым отражением идеи универсальной рациональности.)

Рациональное действие в социальной системе возможно лишь при наличии определенных нормативно-ценностных предпосылок (ориентиров, стандартов, санкций) – «нормативного поля действия» – и определенного субъекта действия, для которого нормативно заданные регуляторы стали стимулами активности. Для экономического действия в качестве такого поля выступила в новое время нормативно-ценностная система, санкционировавшая предприимчивость и деловитость как средства реализации индивидуальных экономических интересов. Формирование такой нормативной системы Вебер связал с влиянием «протестантской этики»[367], показав, что поле экономического действия – феномен сугубо исторический и нуждавшийся для своего закрепления в наивысшей, религиозной санкции. Адекватным для нее субъектом действия явился идеальный тип «экономического человека» (homo oeconomicus) – расчетливого оптимизатора собственных интересов. Именно по его модели, по сути дела, были скроены все «сюртуки» классической политэкономии, столь часто фигурирующие не только у Смита, но и у Маркса; иначе говоря, действия экономического человека в «силовых линиях» экономического поля составили специфический для этой науки предмет.

Внешняя («географическая») экспансия системы рационально-экономического действия, приводящая к модернизации и включению в системы глобальных отношений так называемого «третьего мира», выявила принципиальную, во всяком случае долговременную, возможность своеобразного симбиоза разнопорядковых структур социальной деятельности – современных и традиционных, «доэкономических» (то есть не ориентированных на экономическое действие в указанном его смысле). Этим лишний (возможно, решающий) раз продемонстрировано, что нормативно-ценностное поле рационально-экономического действия составляет лишь определенный слой (точнее, «срез», так как речь идет о теоретическом конструкте) общественной жизни. В известном смысле можно говорить о параллельном названному процессе внутренней («психологической») экспансии рационализации поведения субъекта (субъектов разного порядка) рационального и экономического действия, причем он аналогичным образом демонстрирует свои границы. Они определяются как структурами массового сознания (неорганизованного), так и сложностью организованных структур управления и т. п. Г. Саймон показал неизбежность ослабления критериев рациональности в управлении сложными системами[368].

Сказанное выше относится к экономическому действию лишь поскольку оно является одним из вариантов действия социального. Для выявления специфических рамок экономического действия обратимся к соотношению двух аналитически представленных его связей: «вертикальных» и «горизонтальных».

«Вертикальные» (или иерархические) связи в социальной системе можно представить как множество связей между элементами, характеризующихся односторонней (нетранзитивной) зависимостью; условно их можно обозначить как управляющие связи «сверху вниз». «Верхний» элемент, то есть фактор, задающий ограничения многообразию состояний «нижнего», может быть конкретным («персонифицированным» в субъекте действия, в том числе коллективном или организованном) и обобщенным, «безличным» (нормативные структуры), причем обобщенность может иметь специфическое значение (социальные нормы) или универсальное, предельно абстрактное (ценности). Разумеется, в любой реальной социальной системе действуют управляющие связи и «сверху», и «снизу», но, поскольку система организована, эти направления в ней не равнозначны и механизм их действия существенно различен (например, специфическое управляющее воздействие с одной стороны и неспецифическое, диффузное влияние «поддержки» с другой стороны). Что же касается случаев взаимной трансформации функций управляющих и управляемых элементов, то они, очевидно, не нарушают принципа односторонности функциональной схемы.

Применительно к экономической сфере (традиционно трактуемой) управляющие иерархические связи могут быть представлены в модели «организация – ресурсы»: управляющая (информационно богатая, организованная) система мобилизует ресурсы информационно более бедной, но «энергетически» богатой структуры. К такому типу, как легко видеть, относятся не только различные формы институционализированного управления экономическими процессами, но также и все многообразие форм неэквивалентного обмена, монополистических преференций и т. п. Отдельно взятое экономическое действие может носить «организующий» характер в названном смысле, однако никакое множество таких действий не способно сформировать собственно экономическую систему.

Чтобы представить последнюю, нужно – как и показала классическая политэкономия, а отчасти и соответствующая ей реальность товарного хозяйства – задать множество «горизонтально» связанных субъектов, то есть связанных только транзитивными отношениями, в которых элементы выступают в качестве эквивалентных. Взаимосвязи и взаимозависимости между элементами «горизонтального» ряда полностью (то есть эквивалентно) обратимы, что и составляет их специфический признак. Примерами служит разделение труда и обмен благами между независимыми субъектами экономического действия. Конечно же, полностью эквивалентный обмен – идеально-типическая категория, которая может считаться лишь приближением к «классической» ситуации; в реальности любой акт обмена содержит, вероятно, определенную «долю» неэквивалентности, поскольку на него так или иначе влияют системы иерархических связей (монополии, власти и пр.).

Мерилом и гарантом эквивалентности отношений может служить лишь «третий», посредующий элемент всякого акта обмена, обладающий универсальностью. Исторически роль такого универсального посредника исполняли деньги (без ущерба для содержания можно перевернуть сделанное утверждение: только тот материал, который годился для функции универсального посредника, и мог приобрести значение денег, которые гарантируют эквивалентность обмена именно потому, что сами служат эквивалентом).

Известно, правда, что в социологической и близкой к ней литературе неоднократно делались попытки обнаружить иные структуры, способные исполнять функции универсальных посредников в системах социального действия. Так, Парсонс допускал возможность поставить в один ряд с деньгами власть и влияние[369]. Леви-Строс рассматривал в качестве универсальных средств обращения в примитивном обществе «блага», «коммуникации» и «женщин» (в системах брачных отношений)[370]. Подобные попытки прямо или косвенно исходят из «обменной» концепции общественных отношений, восходящей к Бентаму и Миллю, а в последние годы представляемой прежде всего Хомансом[371]. И старые, и современные ее сторонники допускают возможность конструировать концепцию общества по классической «экономической» модели, а концепцию человеческого поведения – по модели «экономического человека»[372].

Принципиальной ошибкой концепций такого рода является смешение различных типов социальных связей и действий – тех, которые выше были обозначены как «вертикальные» и «горизонтальные». Дело в том, что «вертикальные» связи не носят характера обменов, а действующие в них посредующие структуры имеют иную социально-культурную природу, чем средства обмена.