Валерий Леонов - Пространство библиотеки: Библиотечная симфония Страница 8

Психологами подмечено, что при воспоминании о бывшем давно или недавно чаще всего всплывают детали. Для меня — это не только лица и глаза бановцев в тяжёлые февральские дни 1988 г., но и мучительное ожидание окончания следствия в 1996 г., мгновения радости за БАН у коллег на конференциях и семинарах, обида на невнимание к нам властей. Прошлое становится историей, все истории переплетаются, перекликаются друг с другом, образуя ткань времени. Чем теснее библиотечная история смыкается с нашей жизнью, тем больше она наполнена живым чувством. По рассказанным историям, по их подробностям можно точно сложить картину состояния библиотечного сообщества. Только начни рассказывать кто-то о своей профессиональной жизни, назови несколько сюжетообразующих деталей — и уже понятно, когда это происходило.

Вот примеры, которые говорят о многом. В одной из книг петербургского писателя Михаила Кураева есть такое воспоминание[36].

«Один раз мы так в засаде два дня просидели, а дело-то было ерундовое, библиотекаршу какую-то брали. Тогда порядок был какой? По всем библиотекам рассылают списки: такие-то и такие книги из обращения изъять, сдать по акту или уничтожить. Срок давали — двадцать четыре часа, потом добавили, но больше семидесяти двух часов, то есть трёх суток, всё равно не давали. То, что на полках стоит, это просто сняли и ликвидировали, а то, что на руках, что выдано?.. Вот и бегали они как зайцы, иногда за одну ночь нужно было множество людей обежать и всё собрать. А народ какой? Он взял книжку в библиотеке и поехал с ней в отпуск или в командировку, в вагончике, чтобы не скучать… На дачу летом с собой тоже библиотечные книги вывозят… А то, бывало, и в больнице человек, а книга у него дома. Так надо было его в больнице найти, разыскать, умолить, чтобы ключ дал да объяснил, где искать… Один даст, а другой ещё подумает… Если срок установленный прошёл, а книги, внесённые в список, не заактированы, то привлекали библиотечных работников. Вот мы такую заведующую библиотекой и ждали два дня, она моталась куда-то в Сиверскую или Вырицу, пыталась найти какие-то журналы, а мы сидели в засаде и ждали. Тоска зелёная…» (С. 185).

А вот воспоминания о БАН, связанные с событиями совсем недавнего прошлого. Чем дальше уходит от нас февраль 1988 г., тем внимательнее мы вчитываемся в публикации последних лет, ища что-то новое, сверяя впечатления свои и тех, кто помогал спасать библиотеку. А их было более двенадцати тысяч! Приведу два не похожие друг на друга, и, следовательно, такие разные впечатления. Первое взято мною из книги Л.З. Аксёновой[37].

«Горел БАН — гордость Ленинграда, гордость страны. Полуголодные и нищие, спасали в своё время ленинградцы книги и рукописи, хранившиеся в библиотеке, не доедали, рисковали жизнью, увозили в эвакуацию, берегли от наводнений, кропотливо вылавливали в заморских библиотеках, расплачивались валютой, которую жалели на покупку зерна, берегли, как зеницу ока, получая для научной работы, понимали, что эти книги читали Ломоносов, Пушкин, Толстой, — те, кто жил во славу русской науки и культуры, был её бессмертной душой, помогавшей народу выжить в страшные дни его истории…

Каждый считал эти книги своим достоянием — и тот, кто пользовался библиотекой Академии наук, и тот, кто без всякого интереса проходил мимо этого здания. Так человек устроен: стоит у него на полке томик Пушкина, и он годами в него не заглядывает. Но захотелось — открыл заветную страницу, и снова Пушкин со мной, потому что он мой, он часть моей жизни. Пусть жизнь моя бедная, нет у меня красивого автомобиля и модных кроссовок, зато есть бессмертие души, приобщённой к великой культуре…

Антуан де Сент-Экзюпери надеялся: кому-то нужно, чтобы на небе зажигались звёзды. То, что увидели мои современники, заставило их понять: кому-то нужно обратное — чтобы звёзды погибали, чтобы огромная страна осталась без своей нетленной души… Конечно, пожар библиотеки Академии наук не был спланирован в Гарвардском университете. Какое-нибудь примечание, вроде: «Появятся попытки использовать беспорядки для ограбления музеев и дворцов», — предусмотренное гарвардскими специалистами, вовсе не означало, что напасть должны именно на эту библиотеку. Хотя, с другой стороны, кого ещё грабить, как не её или Эрмитаж? …

Эти и другие мысли бродили в голове Иосифа Моисеевича, когда он сидел под лампой и прокладывал папиросной бумагой страницы каждой из двенадцати книг, спасённых во время пожара и выданных ему на просушку. Он был постоянным читателем БАНа. Пожар тушили водой и пеной. То, что не сгорело, могло погибнуть потом. В считанные часы книги и рукописи надо было осторожно просушить. Вчера он вложил листочки между страницами, сегодня вынимал и новые, сухие, вкладывал, вторые сутки спасая доверенные его рукам сокровища» (С. 56-58).

Теперь другое, по меньшей мере, странное для меня впечатление о том времени уже не читателя, а специалиста, приехавшего впервые в Ленинград зимой 1988 г. Его имя широко известно в библиотечно-информационной среде и не нуждается в комментариях — Жак Токатлян. В 2000 г. он опубликовал путевые заметки «Вокруг света с 80 миссиями»[38]. Заглавие с претензией, если вспомнить один из романов Ж. Верна. Знакомясь с книгой, которую получил от друзей из ЮНЕСКО летом 2001 г., я не нашёл названия издательства. Возможно, Ж. Токатлян издал её на свои средства в расчёте на небольшую читательскую аудиторию? Смотрю «Введение». В качестве напутствия читателю автор специально подчёркивает роль и значение юмора, смешного и комического в природе человека и просит учитывать это при чтении (P. 5; 7-8). Любопытно.

Моё внимание сразу же привлекла глава, описывающая события в БАН, под многообещающим заголовком «Ленинградская битва» (P. 121-135). Читая внимательно эту главу, где много пространных рассуждений о русской душе, обычаях, напитках, закусках и агентах КГБ (из пятнадцати страниц текста полторы от силы касаются БАН), я понял одно: Жаку Токатляну, как представителю ЮНЕСКО, очень препятствовали в получении объективной информации о пожаре. Переговоры проходили сложно и трудно. Только на третий день пребывания в Ленинграде ему удалось посетить Библиотеку Академии наук и лично оценить масштабы ущерба: «…я увидел, что пожар нанёс основной ущерб и его последствия достаточно серьёзны» (P. 130). И это всё. Затем, как пишет Ж. Токатлян, общаясь с «дюжиной официальных лиц», он договорился об организации лаборатории для сушки и наблюдениями за пострадавшими изданиями. Отдельно обсуждался вопрос о содействии ЮНЕСКО в поездке ленинградских библиотекарей и консерваторов за границу с целью ознакомления с зарубежными технологиями восстановления фондов. На этом миссия в БАН закончилась. В путевых заметках, кроме имён автора и четырёх его парижских спутниц, приехавших с ним в Ленинград в качестве, видимо, туристов, мелькают ещё три имени неизвестных сотрудников Библиотеки и Академии наук. Это Игорь Панушкин, названный Токатляном представителем БАН, некая Ольга Ананьева — гид-переводчик и Татьяна Никитина — сотрудник партийных органов.

Заканчивается «Ленинградская битва» патетически. Несмотря на трудности, Токатлян доволен своей миссией, но в этот город он больше приезжать не хочет. «Всё хорошо, что хорошо кончается» заключает автор почему-то не только на английском, но и по-французски. И, глядя на своё отражение в зеркале ванной комнаты гостиницы, мысленно произносит: «Ленинградская битва закончилась». Затем поднимает вверх правую руку и добавляет: «Я торжественно клянусь: никогда снова! Никогда!» (P. 135).

Как к этому отнестись, читатель? С юмором, следуя совету автора во введении к книге? У меня не получается. Думаю, что и не только у меня одного. Замечу, кстати, что месье Токатлян нарушил свою клятву. Очень скоро. Спустя три месяца он снова приехал в наш город, но уже в составе другой миссии. В неё, кроме Ж. Токатляна как руководителя отдела ЮНЕСКО по информационным программам и обслуживанию, входили: Ганс-Питер Ге — президент ИФЛА, Шарль Кешкемети — исполнительный секретарь Международного совета по архивам и Виктор Монтвилофф — сотрудник отдела ЮНЕСКО. В течение 10-12 мая 1988 г. миссия посетила БАН, осмотрела, надев для безопасности противогазы, пострадавшие книгохранилища (в это время проводилась фумигация фондов и Библиотека для читателей была закрыта) и составила своё экспертное заключение. Тогда-то впервые я со всеми и встретился. Обстановка для обсуждения самых больных вопросов была открытой, никто с нашей стороны ничего не скрывал, наоборот, хотелось поделиться сделанным и услышать советы. К этому времени на полную мощность работала и специальная лаборатория по контролю за состоянием фондов и массовой их дезобработкой, организованная в марте постановлением Президиума АН СССР.