Александр Николюкин - Литературоведческий журнал №30 Страница 9

Вместе с тем именно это издание (которое, будучи издано тиражом в 2400 экземпляров, расходилось среди читателей в течение 30 лет) Д.И. Писарев посоветовал продавать «пудами для оклеивания комнат под обои и для завертывания сальных свечей, мещерского сыра и копченой рыбы». Наблюдения критика были тем злее и обиднее, чем точнее соответствовали действительному положению вещей, сложившемуся в бурной атмосфере 60-х годов: «…г. Фет <…> сказал в прошлом 1863 году последнее прости своей литературной славе; он сам отпел, сам похоронил ее и сам поставил над свежею могилою величественный памятник, из-под которого покойница уже никогда не встанет; памятник этот состоит не из гранита и мрамора, а из печатной бумаги; воздвигнут он не в обширных сердцах благородных россиян, а в тесных кладовых весьма неблагодарных книгопродавцев; монумент этот будет, конечно, несокрушимее бронзы (aere perennius), потому что бронза продается и покупается, а стихотворения г. Фета, составляющие вышеупомянутый монумент, в наше время уже не подвергаются этим неэстетическим операциям»15.

Но через четверть века отношение к этому старому фетовскому собранию стихов принципиально изменилось: «Имя Фета выделилось<…> – вспоминал П.П. Перцов, – не столько по превосходству (еще мало сознаваемому) таланта, сколько в силу того специфического эстетизма, связанного с этим именем, который заставил некогда Тургенева изречь: “Кто не понимает Фета – не понимает поэзии”. По крайней мере, мы, “начинающие”, сознательно считали себя “фетышистами” и исповедовали “магометанский” тезис того же Тургенева: “Нет Фета, кроме Фета”. Это не мешало, разумеется, весьма первоначальному, “зеленому” пониманию поэта, при котором “Вечерние огни” принимались лишь как новый вариант молодых стихов их автора, и на первый план во впечатлении и влиянии выдвигалось резюмирующее издание этих последних в двух томах 1863 г., тогда еще бывшее в продаже. Этот “Фет шестьдесят третьего года” и являлся недосягаемым образцом для подражания – своего рода идеалом поэта. <…> Теперь, когда имя Фета давно сделалось “классическим” и не вызывает вокруг себя никакого нервного волнения, трудно представить себе, каким “пререкаемым” являлось оно в то время и как способно было вызвать волнующие споры и разделять людей. Это имя одного из самых очевидных предшественников русского символизма само играло, можно сказать, символическую роль, и по тому выражению, с которым собеседник произносил это коротенькое, рубящее словечко: “Фет”, – можно было в значительной степени разгадать его символ веры»16.

Поэзия Фета – явление историческое, которое было связано не только с поэтической судьбой и творческой личностью автора, но и с изменением «литературных мнений» эпохи. С этой точки зрения Фета необходимо представлять именно «по сборникам» – так, как представляли его читатели-современники. Это относится не только к выпускам «Вечерних огней», но и к первым четырем сборникам: они еще в большей степени отразили и перемену литературных увлечений Фета, и извивы идеологических полемик его эпохи.

Что представляет собою «последняя авторская воля» Фета? В январе 1893 г., через месяц после смерти поэта, его вдова М.П. Шеншина в письме к К.Р. указывала: «Покойный муж мой думал издать полное собрание своих стихотворений, нынешним летом занимался разбором старых своих изданий, делал поправки, кое-что зачеркивал, и таким образом весь материал к этому изданию готов»17. Материалы, посланные К.Р., были впоследствии утрачены (библиотека К.Р. была в свое время продана, а сборники с последней правкой Фета, вероятно, ушли за рубеж, в «Международную книгу»), но сохранились два «списка» для предполагавшегося «обобщающего» издания: один писан рукой Вл.С. Соловьёва, другой – рукой секретарши Фета Е.В. Фёдоровой. Никаких пояснений насчет того, какой из списков является основным и является ли какой-нибудь из них окончательным, до нас не дошло.

Поэтому уже первый составитель посмертного издания лирических стихотворений Фета (1894) Н.Н. Страхов вынужден был, положив в основу издания какой-то из этих «планов», серьезно его откорректировать. Необходимую «корректировку» в этом направлении проводили в дальнейшем и Б.В. Никольский, и даже Б.Я. Бухштаб, хотя последний специально настаивал на невозможности проведения какой-либо значительной корректировки. Нам представляется, что считать этот весьма зыбкий «список 1892 г.» основой для композиции собрания его лирики невозможно.

На основе этого «списка» (точнее, на основе произвольной контаминации двух «списков») выделяется и «основное собрание» фетовской лирики, а за пределами этого «основного собрания» оказываются многие принципиально важные для поэта стихи, не говоря уже о переводах, принципиально значимых для фетовского творчества. Кроме того, при таком расположении нарушается авторская воля относительно распределения стихов по циклам. Так, цикл «К Офелии» в сборнике 1850 г. состоял из семи стихотворений, Тургенев сократил его до трех; в так называемом «основном собрании» из них оказалось четыре текста (а остальные, соответственно, ушли в «дополнительный» отдел). Почему? – на этот естественный в данном случае вопрос трудно дать какой-то разумный ответ. Если мы допускаем, что Фет сознательно хотел «очистить» этот цикл от «лишних» текстов, то с равным основанием можем допустить какую-либо «случайную» причину: престарелый автор в 1892 г. мог «забыть» или «недосмотреть» и т.д. Во всяком случае, расценивать этот «список 1892 г.» как окончательное выражение «последней авторской воли» было бы неверным.

В связи с изложенным выше для расположения стихотворного материала в подготавливаемом собрании сочинений приняты следующие принципы.

1. Весь материал лирики Фета публикуется по прижизненным сборникам, подготовленным самим автором или при его ближайшем участии. Стихи, включавшиеся автором в несколько сборников, приводятся только в первом случае; в дальнейших указывается только место, в котором это стихотворение следовало в сборнике.

2. Для стихов Фета, имеющих две редакции (не всегда возникшие по желанию автора, хотя и одобренные им), принят принцип параллельного печатания обеих редакций в составе основного текста. Исключение сделано только для стихотворения «Соловей и Роза», написанного в 1840-е годы и значительно исправленного в 1880-е, представлявшего уже мировосприятие Фета позднего периода. Оно печаталось дважды: в составе сборника 1850 г. и в третьем выпуске «Вечерних огней» – в новой, значительно измененной редакции.

3. В тех случаях, когда речь идет о непринципиальной правке самого Фета, варианты ранней редакции приводятся в комментариях. Правка Фета, допускавшаяся им в разных изданиях переводов (например, переводов из Горация, издававшихся отдельным изданием в 1856 г. и включенных в измененном и откомментированном автором виде в собрание 1863 г.), учитывается лишь в отдельных, значимых для Фета, случаях; в остальных – приводится последняя авторская редакция.

4. Тексты произведений Фета печатаются по нормам современной орфографии и пунктуации с сохранением особенностей, характерных для индивидуального стиля автора. В этом отношении составители с благодарностью учли ту громадную работу по воссозданию эдиционных правил орфографии и пунктуации стихов Фета, которую проделал Б.Я. Бухштаб за 60 лет своей работы по изданию его стихотворений.

Иного типа трудности возникают при обращении к тем «отделам» творческого наследия Фета, которые традиционно воспринимались как «дополнительные». Так, Б.Я. Бухштаб в 1936 г. констатировал: «Переводческая деятельность Фета громадна». Еще бы не «громадна»: в оставленном поэтом переводческом багаже – почти вся римская поэзия, полный перевод «Фауста» Гёте, перевод главной книги А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление», огромное число лирических стихотворений и поэм Гёте, Шиллера, Мицкевича, Гейне, А. де Мюссе, А. Шенье и других европейских поэтов. Однако, перечислив заслуги Фета-переводчика, исследователь высказал мнение о том, что его переводы вряд ли нуждаются в переиздании «иначе как в выборках в собрании стихотворений» поэта18.

Именно так и была до последнего времени представлена эта сторона творчества Фета в выходивших изданиях его лирики. Лишь в последнее время сложившаяся традиция была нарушена: несколько глав из сочинения А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление» в переводе Фета были включены в том избранных работ немецкого философа (1993). В 1998 г. в издательстве «Радуга» был переиздан «Юлий Цезарь» Шекспира в переводе Фета, в 2003 г. – «Антоний и Клеопатра». Одновременно наметилась и переоценка художественных достоинств фетовских переводов.

«Критика неизменно отрицательно отзывалась о его переводах, – пишет современный исследователь, – его переводческие принципы оценивались как неуместное экспериментаторство и обозначались неточным, допускающим многочисленные интерпретации термином “буквализм”»19. Между тем деятельность Фета-переводчика является неотъемлемой частью не только его творчества, но и всей истории русской переводной литературы, воссоздать которую в полном объеме еще предстоит. В своих по преимуществу поэтических переводах Фет оказался новатором, не до конца понятым современниками и не вполне оцененным позднейшими поколениями. Не менее важно то, что в процессе перевода поэтом были выработаны своеобразные принципы, сохраняющие актуальность для историков и теоретиков этого рода творчества.