В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах - Анджела Бринтлингер Страница 13

в романе Булгакова «Жизнь господина де Мольера», к которому мы обратимся в шестой главе, повествователь «находится» в XX веке и с этой позиции рассказывает нам историю героя. Хотя он только однажды указывает, что между ним и излагаемыми событиями лежит временная дистанция длиной в век, для читателя достаточно этого указания, чтобы ощутить сближение эпох. Пролог «Смерти Вазир-Мухтара» начинается так: «На очень холодной площади в декабре месяце тысяча восемьсот двадцать пятого года перестали существовать люди двадцатых годов с их прыгающей походкой. Время вдруг переломилось». В этих словах есть отзвук реплики Гамлета: «Время вывихнуло сустав», но здесь не просто вывихнут сустав – время «переломилось» и его, похоже, никто не сможет залечить. Неудача декабристского восстания закончила «двадцатые годы» раньше календаря и четко разделила людей двадцатых и тридцатых годов.

Люди двадцатых годов интересовались женщинами и революцией, поэзией и тайными обществами; люди тридцатых годов оказались рабами на рудниках и заводах, лишенные свободы III отделением. «Благо было тем, кто псами лег в двадцатые годы, молодыми и гордыми псами, со звонкими рыжими собаками!» – восклицает рассказчик. Хуже было тем, кто выжил: «Как страшна была жизнь превращаемых, жизнь тех из двадцатых годов, у которых перемещалась кровь!» [Тынянов 1985: 354, 7, 9]. Именно к этому разряду принадлежит герой романа: его не принимало и ему не доверяло государство, которому он пытался служить, и его же отвергли друзья юности. Исследование этой категории «превращаемых» оказывается главной задачей романа.

Тынянов ввел повествователя, чтобы приблизить Грибоедова к современности. Он писал в конце 1920-х годов и хорошо знал о «превращаемых» людях своей эпохи. Ассоциируя Пушкина с вином, а Грибоедова с уксусом, тыняновский рассказчик уже указывал на то, какое десятилетие (и кто из поэтов) принадлежало к разряду «счастливых», а какое – «горьких». Людям «горького» десятилетия приходилось делать все, что было возможно в их исторических обстоятельствах. Как будет показано далее, Пушкин сыграл важную роль в романе о Грибоедове, и его, как и самого Тынянова, также можно рассматривать как человека двадцатых и человека тридцатых годов. Но если автор хотел представить Пушкина как возможный образец героя XX века, то именно роман о Грибоедове показывал, что трагическая смерть поэта-дипломата стала тем посланием из прошлого, которое можно было использовать в 1930-е годы.

Прочтения «Смерти Вазир-Мухтара»

Жанровая природа тыняновских романов подробно обсуждалась в научной литературе. Возможно, лучше всех ее удалось описать Эйхенбауму, который замечал о первых двух романах:

Итак, надо было не столько описывать жизнь, сколько раскрывать «судьбу». Традиционный жанр биографии явно не годился для этой задачи – надо было создавать жанр заново <…> Задачам Тынянова скорее соответствовал исторический роман, но замкнутый на одном герое и, главное, переведенный из плана эпического повествования в план лирического рассказа, поскольку дело было не в изложении событий и не в фабуле, а в создании интимного образа [Эйхенбаум 1966: 79–80].

Мне представляются особенно важными последние слова в этой цитате. Снова вспомним, что главные герои Тынянова, и в том числе Грибоедов, были до определенной степени известны, и их биографии становились предметом исторических штудий, и потому рассказ ушел на второй план по отношению к задаче воплощения персонажей. В образе Грибоедова Тынянов пытался показать живого поэта, который выглядел бы настоящим и убедительным для современных читателей. По иронии судьбы, именно этот живой персонаж, этот интимный образ и исчезает, обращаясь в ничто, на протяжении всего романа. Тынянов начинал роман с одним центральным героем, Грибоедовым, а затем, создав его образ, постепенно начинал вытеснять его из жизни, оставляя только обозначение его должности – Вазир-Мухтар.

Эйхенбаум подчеркивал, что в тыняновских романах есть нечто большее, чем обычно вкладывается в понятие «биография». Он писал о «раскрытии судьбы», чтобы подчеркнуть разницу и описать историческую движущую силу, стоящую за событиями жизни персонажа.

Я употребил слово «судьба» в том смысле, в каком оно подчеркивает наличие некоторой необходимости или закономерности и дополняет, таким образом, более безразличное слово – «биография». Чувство истории вносит в каждую биографию элемент судьбы — не в грубо фаталистическом понимании, а в смысле распространения исторических законов на частную и даже интимную жизнь человека. Исторический роман нашего времени должен был обратиться к «биографии» – с тем чтобы превращать ее в нечто исторически закономерное, характерное, многозначительное, совершающееся под знаком не случая, а «судьбы». Это уже есть в «Кюхле»; в «Смерти Вазир-Мухтара» это является своего рода доминантой – и сюжета и стиля [Эйхенбаум 1986: 208].

Анализ Эйхенбаумом исторического повествования базируется на таких понятиях, как фабула и сюжет, и различает написание истории или биографии и описание воплотившийся в сюжете жизни – все эти категории станут впоследствии, во второй половине XX века, важны для теории Уайта11.

Согласно Эйхенбауму, биография предполагает простую хронологическую последовательность событий жизни человека, в то время как раскрытие «судьбы» требует объяснения этих событий и поиска их связей с эпохой. Еще один формалист, сделавшийся романистом, В. Б. Шкловский, приветствовал создание Тыняновым «нового жанра», сочетающего исследование с романом [Шкловский 1966:67]. По словам друзей-формалистов, роман Тынянова не был просто биографией; он представлял собой «научный роман», целью которого являлся поиск «настоящей правды» о судьбе Грибоедова и о законах, которые управляют судьбой каждого человека. В понимании Эйхенбаума роман прокладывал другой путь к исторической правде, предлагал альтернативный научный метод, которому было не нужно следовать правилам социалистического реализма и марксистской диалектики, чтобы открыть законы судьбы.

Тезис об исторической правдивости романа Тынянова горячо оспаривался и в его время, и позднее. В этом отношении заслуживает внимания реакция Горького, которая, по сути, отвечала авторской задаче дать «ощущение подлинной правды». Оценка Горьким тыняновского Грибоедова касается самой сути художественной правды: «Грибоедов – замечателен, хотя я не ожидал встретить его таким. Но вы показали его так убедительно, что, должно быть, он таков и был. А если и не был – теперь будет». Есть много других толкований «Смерти Вазир-Мухтара», большинство из которых касается вопроса подлинности героя. Так, литературовед С. А. Фомичев пишет, что «главный герой [18] столько же художественно убедителен, сколько и исторически недостоверен» [Фомичев 1980: 14]. По сути, и Горький, и Фомичев говорят об одном и том же: созданный Тыняновым убедительный портрет Грибоедова оказался на редкость влиятельным и стал основным, отстранив на периферию образы, созданные другими писателями и историками. Сам Тынянов, как говорилось выше, любил приводить примеры, доказывающие непогрешимость его художественных открытий, что способствовало созданию вокруг него ауры писателя-пророка и укреплению его репутации исследователя.

Еще одно объяснение