Вдохновленные розой - Светлана Глебовна Горбовская Страница 16

заменит сад лилий. Значение замены роз на лилии в данном произведении герметично, закрыто от прямого понимания:

«Кто же сохранит эти лилии, если нет больше для них верных сторожей?

– Их будут сторожить днем – солнце, ночью – луна и звезды»10.

Пер. М. П. Алексеева

Данная таинственная репрезентация розы и лилии в имитации средневековой поэзии вполне объяснима. Вероятнее всего, она ведет в эпоху поэзии «темных» трубадуров XII в. Их называли трубадурами «темного стиля» или, по-окситански11, trobar clus. Это Маркабрюн, Алегрет, Гаваудан, в чьих произведениях были скрыты символы и знаки, понятные лишь посвященным.

Мы полагаем, что под лилиями могут подразумеваться французы – лилия воспринималась символом Франции, французской монархии, а под солнцем и луной могут быть зашифрованы побитые розы из розового сада – их фантомы или тени. Солнце может быть символическим заместителем алхимического «колеса огня» (так в алхимии воспринимали архитектурную готическую розу), сама же роза отражает луну и звезды на земле. То есть автор выражает надежду на последующую победу немцев над французами, на освобождение немецких земель. Роза, то есть немцы, будет денно и нощно контролировать лилию, то есть французов.

Клеменс Брентано «Романсы о розарии» (1806–1812)

Немецкий романтик К. Брентано (1778–1842) тоже обратился в своем творчестве к древней символике мистической розы. Отойдя от философского-эстетических принципов йенского романтического кружка, в первую очередь принципа о равенстве поэта демиургу, поэт вернулся в лоно католицизма12. Предметом его раздумий стал Rosenkranz или «розарий», что в католичестве означает четки или розовый венок, надеваемый на статую Девы Марии во время церковных церемоний.

Слово «четки» в немецком языке происходит от «розового венка». В лирическом цикле Брентано рассматриваются все возможные мистические сюжеты, связанные с розой: о Деве Марии (Rosa Mystica, Liebe Frau von den Rosen), розе и кресте (радость и страдание), символике цифры «пять» (число Девы Марии), молитве «Большой розарий» и многом другом. Число пять олицетворяют пять Роз, пять героинь с именами со словом «роза» в составе (Розабланка, Розароза, Розадора, Розатристис и Розалэта), словно ожившие бусины четок.

К. Брентано не удалось завершить свой цикл романсов, но то, что он успел написать, является ярчайшим примером обращения поэтов периода романтизма к средневековым религиозным таинствам, к религиозному мистицизму. Для читателей эпохи Брентано символы «Розария» были, пусть и не всем, но все же ясны, для современного же нам читателя они практически герметичны. Их сложно понять без комментариев специалистов.

Александр Пушкин «Роза» (1815)Где наша роза?Друзья мои!Увяла роза,Дитя зари!..Не говори:Вот жизни младость,Не повтори:Так вянет радость,В душе скажи:Прости! жалею…И на лилеюНам укажи13.

Образ розы в произведении великого русского поэта тоже представляет собой тайну, ее символическое значение скрыто от читателя. Смысл может быть доступен только тому, кто знает тайну розы и лилии в данном конкретном контексте.

По поводу «Розы» А. С. Пушкина написано большое число исследований. Стихотворение связано как минимум с мотивом счастья-страдания (розы и креста) и топосом о деве-розе. Рассматриваются самые разные семантические версии: от мистицизма масонских лож, тайны лицейского братства и перевода старинных песен до античной семантики розы как цветка красоты, молодости, любви. Упоминаются исследователями и символические реминисценции о розах и лилиях из приведенного выше «Розового сада» Л.Уланда.

Не стоит забывать и о взаимозаменяемых розе и лилии в древней «Песни песней». Можно также принять во внимание гипотетическую стилизацию под «весенние запевы» в европейской поэзии, где автор обращается к друзьям и просит их взглянуть на расцветшие розы. Такой призыв встречается в знаменитой оде П. де Ронсара «Дитя мое, пойдем взглянуть на розу…» (пер. Н. А. Энгельгарда); он же повторяется в поэзии А. де Ламартина: «О други! Сорвемте румяные розы // Весной ароматною жизни младой…»14 («Юность», 1832, пер. А. И. Полежаева); в стихотворении Дж. Китса «Другу, приславшему мне розы» (1816) поэт на рассвете смотрит на розы, которые ему прислал друг после размолвки. У Пушкина этот весенний запев словно бы преображен в осенний, холодный. А образ «лилеи» не наполнен оптимизмом, он, вероятно, говорит о фатальной неизбежности, возможно, о смерти. «Лилея» здесь может ассоциироваться с могильным крестом. Или же, наоборот, оглядываясь на стихотворение У. Блейка «Лилия» (1789), мы можем предположить, что агрессивная роза с шипами уступает место простой любящей лилии, что может подразумевать взросление, переход от юношеской пассионарности к опыту и мудрости зрелого возраста.

Ряд предположений может быть бесконечен. Наиболее полно о самых разных версиях дешифровки розы Пушкина пишет М. П. Алексеев в эссе «Споры о стихотворении “Роза”»15 (1972).

Тайна данного цветка может быть скрыта на каком-нибудь аллегорическом или эмблематическом рисунке (если таковой имеется). Или же тайна хранилась теми, кто был в нее посвящен. Ведь А. С. Пушкин определенно указывает на то, что есть друзья («Где наша роза? Друзья мои!»), которые знают о данной «розе». Ни одному из непосвященных интерпретаторов, увы, на наш взгляд, точный смысл «розы» Пушкина не постичь. Можно только строить бессчетные цепи догадок.

Альфонс де Ламартин «Увядшая роза» (примерно 1809)

В стихотворении французского поэта Альфонса де Ламартина «Увядшая роза» из сборника «Послания и разные стихи» традиционный образ розы подвергается кардинальному переосмыслению (дата написания примерно 1809 г., публиковалось позднее). С одной стороны, А. де Ламартин выстраивает его в общем ключе своей элегической поэзии – едва читаешь название, на память тут же приходит мертвая дева-роза из мифа о богине Хлорис, роза как символ раны в римской и германской мифологии, символ Элизиума, крови христовой, но с другой стороны, в нем все немного не так, как было раньше, у поэтов прошлых времен.

Прежде всего он оплакивает не живую, а искусственную розу – розу, сорвавшуюся с платья танцующей дамы. Об этом мы узнаем из его же дневника, опубликованного под общим заглавием «Краткий курс литературы» (1856). Ламартин вспоминает о бале, после которого он отбыл в Италию, и оброненном кем-то из гостей разорванном, поблекшем цветке из ткани. Лирический образ проникается духом реализма. А. де Ламартин описывает не мифологическую сцену, не сюжет из баллады, а реальность – бал, танец, движение, такое быстрое, что цветок срывается и падает на пол. Но Ламартин не включен в это быстрое движение. Он поднимает розу, сопоставляя себя со «сборщиком урожая», намекая на средневековую поэзию, на сборщиков колосьев в поэзии Пьера де Ронсара и Жана Антуана де Баифа, застывает и смотрит на нее, пытаясь разглядеть в этом тканевом цветке вечную розу Шарона. Однако драматургия стихотворения от осознания подмены, замены живого цветка на неживой или сюжета старинной песни на сцену реальной жизни не становится менее напряженной.

Для А. де Ламартина ценна многовековая сложнейшая и таинственная семантика этого цветка, а не его внешний вид, присутствие или отсутствие аромата или состав материала, из которого он