Как читать литературу как профессор. Живое и увлекательное руководство по чтению между строк - Томас Фостер Страница 20

буквальном или переносном смысле, имеет значение, но не в данном контексте. Здесь, в процессе чтения и понимания литературы, нас интересует главным образом то, как эта история функционирует в качестве материала для создателей литературы, как она может лечь в основу рассказа или стихотворения и как она воспринимается читателем. Все три мифологии служат источником материала, соответствий, глубины для современного писателя (а каждый писатель современен - даже Джон Драйден не был архаичным, когда писал), и если они узнаваемы читателем, они обогащают и усиливают впечатления от чтения. Из всех трех видов мифов библейский, вероятно, охватывает наибольший спектр человеческих ситуаций, охватывая все возрасты жизни, включая следующую жизнь, все отношения, будь то личные или государственные, и все фазы опыта человека, физического, сексуального, психологического, духовного. Тем не менее, и мир Шекспира, и мир сказок и народных преданий также дают достаточно полный охват.

Говоря о "мифе" в целом, мы имеем в виду историю, способность истории объяснять нас самих себе так, как не могут объяснить физика, философия, математика, химия - все они очень полезны и информативны сами по себе. Это объяснение принимает форму историй, которые глубоко укоренились в нашей групповой памяти, которые формируют нашу культуру и, в свою очередь, формируются ею, которые представляют собой способ видения, с помощью которого мы читаем мир и, в конечном счете, самих себя. Скажем так: миф - это совокупность историй, которые имеют значение.

У каждого сообщества есть своя история, которая имеет значение. Композитор XIX века Рихард Вагнер обращался к германским мифам за материалом для своих опер, и независимо от того, хороши или плохи результаты в историческом или музыкальном плане, импульс к работе с племенными мифами совершенно понятен. В конце двадцатого века произошел большой всплеск письменности коренных американцев, большая часть которой обратилась к мифам племен за материалом, за образами, за темами, как в случае с "Желтой женщиной" Лесли Мармон Силко, романами Луизы Эрдрич "Кашпау/Нанапуш" и своеобразной книгой Джеральда Визенора "Медвежье сердце: The Heirship Chronicles. Когда Тони Моррисон вводит человеческий полет в "Песнь Соломона", многие читатели, особенно белые, считают, что она имеет в виду Икара, тогда как на самом деле, по ее словам, она имеет в виду миф о летающих африканцах, историю, которая имеет значение для ее общины, ее племени. С одной стороны, между проектом Силко и проектом Вагнера нет особой разницы: он тоже просто возвращается к мифам своего племени. Мы иногда забываем, что у людей в эпоху шляп и строгих воротничков были племена, но мы поступаем так на свой страх и риск. Во всех этих случаях художник возвращается к историям, которые важны для него и его сообщества, - к мифам.

В европейской и евроамериканской культурах, конечно, есть еще один источник мифов. Позвольте мне перефразировать: МИФ. Когда большинство из нас думает о мифе, мы имеем в виду северные берега Средиземного моря между двумя и тремя тысячами лет назад. Мы имеем в виду Грецию и Рим. Греческий и римский миф настолько прочно вошел в ткань нашего сознания, нашего бессознательного, что мы почти не замечаем его. Вы сомневаетесь во мне? В городе, где я живу, команда колледжа известна как "Спартанцы". В нашей средней школе? Троянцы. В моем штате есть Троя (одна из средних школ которой - Афины, а говорят, что в образовании нет комедиантов), Итака, Спарта, Ромул, Рем и Рим. Эти населенные пункты разбросаны по всему штату и относятся к разным периодам заселения. Если город в центре Мичигана, расположенный на значительном расстоянии от всего, что можно назвать Эгейским или Ионическим (хотя он находится не так далеко от города Иония), можно назвать Итакой, это говорит о том, что греческий миф имеет довольно хорошую устойчивость.

Давайте вернемся на минутку к Тони Моррисон. Меня всегда немного удивляет, что Икару достаются все чернила. Именно его отец, Дедал, сделал крылья, он знал, как покинуть Крит и безопасно добраться до материка, и он действительно долетел до безопасного места. Икар, мальчишка, сорвиголова, не последовал совету отца и разбился насмерть. Его падение остается источником непреходящего очарования для нас, для нашей литературы и искусства. В нем мы видим так много: попытку родителей спасти ребенка и горе от неудачи, лечение, которое оказывается таким же смертельным, как и болезнь, юношеское буйство, которое приводит к саморазрушению, столкновение между трезвой мудростью взрослых и безрассудством подростков и, конечно, ужас, связанный с этим стремительным падением в море. Все это не имеет никакого отношения к Моррисон и ее летающим африканцам, поэтому неудивительно, что она немного озадачена такой реакцией читателей. Но эта история и модель поведения так глубоко засели в нашем сознании, что читатель может почти автоматически вспомнить о ней, когда речь заходит о полете или падении. Очевидно, что она не подходит для ситуации в "Песне Соломона". Но она применима в других произведениях. В 1558 году Питер Брейгель написал замечательную картину "Пейзаж с падением Икара". На переднем плане мы видим пахаря и его вола, чуть дальше - пастуха и его стадо, а в море - торговое судно, спокойно плывущее по морю; это сцена полной обыденности и спокойствия. Только в правом нижнем углу картины есть что-то, хотя бы отдаленно напоминающее о неприятностях: пара ног, исчезающих в воде. Это наш мальчик. Его присутствие в кадре не слишком заметно, но его присутствие имеет значение. Без пафоса обреченного мальчика мы получаем картину о сельском хозяйстве и торговом судоходстве, не имеющую ни повествовательной, ни тематической силы. Я с некоторой регулярностью преподаю два великих стихотворения, основанных на этой картине, - "Музей изящных искусств" У. Х. Одена (1940) и "Пейзаж с падением Икара" Уильяма Карлоса Уильямса (1962). Это замечательные стихи, очень разные друг от друга по тону, стилю и форме, но по сути своей согласные с тем, что мир продолжается даже перед лицом наших личных трагедий. Каждый художник меняет то, что он находит в картине. Брейгель вводит пахаря и корабль, ни один из которых не появляется в версии, дошедшей до нас от греков. Уильямс и Оден, в свою очередь, находят в картине несколько разные элементы, которые необходимо подчеркнуть. В стихотворении Уильямса акцент сделан на живописных элементах картины, он пытается запечатлеть сцену, пробираясь при этом к тематическим элементам. Даже расположение стихотворения на странице, узкое и вертикальное, напоминает о падающем с неба теле. Стихотворение Одена, с другой стороны, - это размышление о частной природе страдания и о том, как большой мир не