Что есть истина? Праведники Льва Толстого - Андрей Борисович Тарасов Страница 29

потир (или чаша) – чашка, иконостас – перегородка, катапетасма (или завеса) – занавеска и т. д. Подобное осмысление церковной службы тоже представляется в романе как объективное, принадлежащее самому Толстому и созвучное новому духовному устроению его главного героя. Итак, одновременное сосуществование двух прямо противоположных друг другу объективных описаний одного и того же предмета говорит о разных художественных целях писателя при создании этих описаний (изображение чистой влюбленности Нехлюдова – в первом случае, обличение Православной Церкви – во втором), а не о действительной объективности приема остранения, при котором якобы явление или предмет предстают в подлинном виде. С помощью остранения Толстой хотел именно дискредитировать художественным способом традиционную иерархию ценностей (недаром описание церковной службы в остроге оборачивается непосредственными кощунствами над церковными таинствами), расчистив место для новой, практической «христианской» морали, проводником которой и становится в конце романа Нехлюдов.

Особую важность для вдумчивого читателя романа «Воскресение» имеет восприятие Нехлюдовым любимого им (и самим Толстым) отрывка из 5-й главы Евангелия от Матфея (Нагорной проповеди). Нехлюдов выделяет пять заповедей (не убивай, не прелюбодействуй, не клянись, не мсти и прощай обиды, люби врагов). Как известно, христиане признают десять основных заповедей Господних. Но главное заключается в том, что из Всех нехлюдовских «заповедей» Бог совершенно исключен, а смысл некоторых стихов Евангелия, вырванных из контекста, существенно изменен. Так, Нехлюдов из заповеди о любви к личным врагам выводит запрет воевать против врагов вообще (значит, и Отечества), запрет клясться перед язычниками воспринимает как недопущение клятвы вообще и т. д.

Характерно, что из поля зрения толстовского героя совершенно выпадают заповеди блаженств, с которых начинается Нагорная проповедь: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас».

В приведенном евангельском отрывке в сжатой форме четко обозначена христианская концепция праведничества. На первом месте стоит добродетель смирения («нищие духом»), являющаяся, согласно святоотеческой традиции, основанием всех других совершенств. Затем восхваляются добродетели оплакивания своих грехов, укрощения своих страстей, подвиг исповедничества и мученичества за Христа-Богочеловека и т. д. Целью жизни христианина, стремящегося к выполнению перечисленных заповедей блаженств, является «Царство Небесное», «награда на небесах». Как видим, смысл евангельского текста противоположен его интерпретации Нехлюдовым, для которого «высшее доступное человечеству благо» – «царство Божие на земле» (32: 443). Именно к этой высшей правде стремится в конце романа толстовский герой, в ней заключена суть и авторской концепции праведничества. Поэтому вовсе не случайно Нехлюдов признает «лучшими людьми общества» сектантов, социалистов и стачечников.

В связи с последним замечанием может возникнуть вопрос о правомерности причисления революционеров к праведникам. Как известно, многие исследователи однозначно признавали их таковыми[82]. Между тем необходимо учитывать контекст всего толстовского произведения. Для Нехлюдова сектанты и социалисты представляют лучших людей больного общества, но не идеал должной жизни, иными словами, не праведников.

В «Воскресении» революционеры поданы как люди высоких нравственных требований, как подвижники и своего рода аскеты. И писатель, и его герой положительно относятся к ним. Однако, подобно Анне Карениной, Катюше Масловой, эти литературные герои являются предметом душевно-эстетических симпатий Толстого, а не утверждением его понимания высшей духовной правды. В романе «Воскресение» это подчеркивается, например, постоянным соседством эпитетов положительного и отрицательного ряда при описании особенно полюбившегося Нехлюдову революционера Крыльцова: «красивый», «прекрасные глаза» и «в озлоблении умирающий», «возбужденно-озлобленный», «раздражительный». Толстой показывает всей логикой развития романа в целом и конкретными художественными деталями в частности, что революционеры – подвижники, но подвиг свой совершают, согласуясь не с той правдой, которую мыслил себе писатель и его герой. Толстовского героя объединяет с революционерами именно правда-разоблачение, а не правда-утверждение. То есть подвижники не всегда становятся праведниками, хотя праведничество обязательно подразумевает подвижничество. Сам писатель в тексте произведения высказывает вполне определенное отношение к революционерам: «…это не были сплошные злодеи, как их представляли себе одни, и не были сплошные герои, какими считали их другие, а были обыкновенные люди, между которыми были, как и везде, хорошие, и дурные, и средние люди» (32: 374).

Однако некоторые персонажи из народа вызывают особый интерес. Так, среди заключенных выделяется образ невинно страдающей крестьянки Федосьи. Она представлена в романе как смиренная, кроткая, трудолюбивая девушка. На истории этой героини романа, доказывающей ее мнимую преступность, Толстой даже специально останавливается. Преступление, совершенное Федосьей (отравление супруга сразу после свадьбы), нисколько не подвергается осуждению в произведении. Ореол ее праведности сохраняется до конца. Итак, вновь, как и в драме «Власть тьмы», Толстым создается образ кроткой, но страстной, буйной праведницы. Как видим, подобное сочетание не противоречит писательскому представлению о праведничестве.

Тип собственно авторского праведника представлен в «Воскресении» образом старика-раскольника. Можно сказать, он является во многом рупором любимых идей позднего Толстого. Критика православия, да и всех остальных религий и религиозных течений, отрицание Бога-личности как абсолютного духовного существа, проповедь веры в себя, в свой «дух», который един для всех людей, – явные тому доказательства. Показательно сходство этого старика-раскольника со странствующим после встречи с Пашенькой Степаном Касатским. Как и герой повести «Отец Сергий», раскольник отказывается от всех традиционных форм привязанностей и обязанностей (религия, семья, государство). Он подчиняется непосредственно «Богу»: «Нет, говорю, у меня ни отца, ни матери, окроме Бога и земли. Бог – отец, земля – мать» (32: 419). А Степан Касатский на вопрос путешествующего француза, кто он, ответил: «Раб Божий». Примечательно фактически полное совпадение рассматриваемого типа толстовских праведников с праведниками Лескова. К примеру, главный герой рассказа Лескова «несмертельный Голован» тоже подчеркивает свою непосредственную связь с Богом и на вопрос о том, к какому церковному приходу он принадлежит, отвечает следующим образом: «Я из прихода Творца-Вседержителя»[83].

Итак, тема «воскресения» в романе связана прежде всего с Дмитрием Ивановичем Нехлюдовым, в образе которого нашел воплощение тип «кающегося грешника» (или «обращающегося праведника»), являющийся наиболее частотным в творчестве Толстого 1890-х годов. Однако, как видим, в романе «Воскресение» вновь проявилось тяготение Толстого к изображению собственно авторских праведников, о чем свидетельствует образ старика-раскольника, живущего уже «как должно», а не «как есть». Этим тяготением во многом определяется характер героев толстовских произведений 1900-х годов.