Подлинная история Константина Левина - Павел Валерьевич Басинский Страница 34

Долли играет в счастливую жену. Она хорошо научилась делать это. И Левин обязан играть в счастливого мужа и гостеприимного хозяина. Проблема в том, что он этого делать не умеет и никогда не научится. С этого момента начинаются странные для постороннего взгляда терзания Левина, которые завершатся еще более странным эпизодом, без которого мы не поймем настоящего характера Левина.

Но прежде обратимся к Каренину.

Сколько раз я перечитывал роман, но никогда не обращал внимания на одно из его ключевых мест.

Сцена, когда Анна в карете признается мужу в измене после того, как Вронский с лошадью упал на скачках, широко известна и многократно экранизирована. Она очень эффектна и пронзительна – в ней столько психологии и драматургии!

[о]: – Может быть, я ошибаюсь, – сказал он. – В таком случае я прошу извинить меня.

– Нет, вы не ошиблись, – сказала она медленно, отчаянно взглянув на его холодное лицо. – Вы не ошиблись. Я была и не могу не быть в отчаянии. Я слушаю вас и думаю о нем. Я люблю его, я его любовница, я не могу переносить, я боюсь, я ненавижу вас… Делайте со мной что хотите.

И, откинувшись в угол кареты, она зарыдала, закрываясь руками.

Анна больше не в силах переносить всю ложь в своих отношениях с мужем. К тому же она уже беременна от Вронского, и это вскоре так или иначе откроется. А ведь когда-то она думала, что очень даже неплохо умеет лгать…

[о]: Анна говорила, что приходило ей на язык, и сама удивлялась, слушая себя, своей способности лжи. Как просты, естественны были ее слова и как похоже было, что ей просто хочется спать! Она чувствовала себя одетою в непроницаемую броню лжи. Она чувствовала, что какая-то невидимая сила помогала ей и поддерживала ее.

Просто сначала она не знала, до какой степени способна лгать в глаза и где тот рубеж, за которым лгать она уже будет не способна. Этот рубеж и обозначился на скачках.

Но первой причиной, побудившей Анну к началу лжи, был Каренин. Тоже большой любитель ролевых игр.

Вронский был не первым, кто объяснился Анне, замужней женщине, в любви. В романе об этом говорится мимоходом, как о чем-то не слишком значительном. Вернувшись из Москвы в Петербург после того, как Вронский объяснился ей в Бологом, Анна раздумывала о том, сообщить ли об этом мужу. Такое признание не роняло бы ее в его глазах, ведь сама она не совершила ничего предосудительного. Как поступил бы в этом случае Каренин, мы можем только гадать. Вызвал бы он Вронского на дуэль? (Это вряд ли – такая возможность была у него позже, но он ею не воспользовался.) Отказал бы Вронскому от дома? (Несомненно. Он потом и попытался это сделать.) Запретил бы Анне посещать салон Бетси? (Едва ли. Он сам там нередко бывает.) Но в любом случае тонкая ниточка лжи была бы прервана. Не стала бы паутиной. Однако Анна ничего не рассказала.

[о]: Она с удивлением вспомнила свое вчерашнее состояние. «Что же было? Ничего. Вронский сказал глупость, которой легко положить конец, и я ответила так, как нужно было. Говорить об этом мужу не надо и нельзя. Говорить об этом – значит придавать важность тому, что ее не имеет». Она вспомнила, как она рассказала почти признание, которое ей сделал в Петербурге молодой подчиненный ее мужа, и как Алексей Александрович ответил, что, живя в свете, всякая женщина может подвергнуться этому, но что он доверяется вполне ее такту и никогда не позволит себе унизить ее и себя до ревности. «Стало быть, незачем говорить? Да, слава богу, и нечего говорить», – сказала она себе.

В этот момент Анна солгала самой себе. На самом деле говорить было о чем. Например, о том, что в Москве на балу она почувствовала себя прекрасной женщиной. Что ей душно с Карениным, живущим строго по часам, железный бой которых она ежедневно слышит в их квартире. Что она – не часть мебели, расставленной в правильном порядке. Что у нее могут быть какие-то интересы, кроме ежедневного обслуживания гостей Каренина скучными ей самой разговорами…

Это был бы тяжелый для нее и мужа разговор. Но это было бы лучше того, что она получила в результате отказа от него. И виноват в этом был прежде всего Каренин, когда-то не отреагировавший на первый сигнал, прозвучавший от жены.

Да, та странная история с молодым человеком… Опять-таки реакция Каренина могла быть любой. Например, гнев! Со своим подчиненным, в отличие от Вронского, он мог бы легко расправиться. И даже был бы в этом случае прав. Если ты служишь в моем ведомстве, не приставай к моей жене! Это могла быть необоснованная ревность, которая бы обрушилась не на незадачливого любовника, а на Анну. Мол, дыма без огня не бывает! Если признался, значит, подала повод, кокетка! В любом случае это была бы сердечная реакция, а не те пустые слова, что он Анне сказал.

В итоге получил Вронского.

Потому что… был неревнив.

[о]: Алексей Александрович был не ревнив. Ревность, по его убеждению, оскорбляет жену, и к жене должно иметь доверие. Почему должно иметь доверие, то есть полную уверенность в том, что его молодая жена всегда будет его любить, он себя не спрашивал; но он не испытывал недоверия, потому имел доверие и говорил себе, что надо его иметь.

Ревность, что и говорить, – низкое чувство. А для него, важного сановника в пожилом возрасте, еще и неприличное. Но иногда бывает лучше вести себя неприлично и даже позорно, чем правильно.

Именно так поступил Левин, когда Вася Весловский стал невинно, по светским понятиям, флиртовать с Кити. Два дня Левин мучился сам, мучил и Кити, которая не знала, как ей вести себя с Весловским и как реагировать на беспричинную ревность мужа. Но в конце концов он разрубил этот гордиев узел совершенно неприличным, опять же по светским понятиям, поступком. Он выдворил Весловского из своего имения. К ужасу Стивы, Долли, княгини Щербацкой и даже самой Кити. Это был неприличный поступок и даже в какой-то степени позорный, потому что Левин показал всем, что ревнует свою жену к ничтожеству. Но он сделал то, чего не сделал Каренин, когда узнал об ухаживаниях за