Антисемитизм и упадок русской деревенской прозы. Астафьев, Белов, Распутин - Максим Давидович Шраер Страница 4

Иисуса Христа и за смерть последнего российского царя. (В 1986 году, в переписке с Натаном Эйдельманом, к которой мы вскоре обратимся, Астафьев прямо обвинит евреев в регициде.) В этом отношении Утробин-старший ведет себя как стереотипный «еврей», стремясь убить Царь-рыбу; в романе реально действуют сразу несколько евреев – браконьеров и губителей природы. С другой стороны, антисемитизм как таковой и такие его экстремистские формы, как убиение евреев, репродуцируют убийство Иисуса Христа. Последняя точка зрения на насилие над евреями восходит к раннему и средневековому христианству. (К примеру, о том, что, убивая еврея, христианин воспроизводит акт убийства Иисуса Христа, говорил св. Бернард Клервоский [1091–1153].) Эта точка зрения на христианско-еврейские отношения проходит красной нитью через труды русских религиозных философов, особенно Владимира Соловьева и Николая Бердяева. Совершая насилие над своими еврейскими братьями и сестрами, русские тем самым совершают недостойные и антихристианские поступки.

Почему Астафьев обратился к библейским аллегориям, чтобы передать состояние русско-еврейских отношений в советской России брежневской эпохи? Подействовала ли на него поднимавшаяся волна еврейской эмиграции из СССР? Только между 1972 и 1974 годами, т. е. в период написания «Царь-рыбы», по израильским визам из СССР выехало около 87 000 человек [Tolts 2020]. Важен тот факт, что авторский взгляд на еврейский вопрос менялся по ходу сочинения романа, и, как это часто бывает, за раскаянием последовало чувство стыда и новая озлобленность. Поздние главы «Царь-рыбы» последовательно изображают евреев виновниками оскудения русской деревни и русской природы. По отношению к русским евреи в поздних эпизодах романа ведут себя пренебрежительно и высокомерно. Появление важнейшего еврейского персонажа в романе предвещает эпизодический персонаж, «возглавля<вший> приезжих отпускников»: «картавый мужчина с весело сверкающими золотыми зубами, с провисшей грудью, охваченной куржачком волос. Связчики в шутку, но не без почтения именовали его шефом, а всерьез – зубоставом» [Астафьев 1980: 159]. Лютая нетерпимость к евреям выражена с особенной ясностью и прямотой в образе Георгия (Гоши) Герцева, хищника и губителя природы. Тем не менее роман заканчивается пророческими стихами из начала третьей главы Екклезиаста, к которым Астафьев присовокупил две строки собственных терзаний. Означала ли цитата из древнееврейского поэта («…время любить, и время ненавидеть; / время войне, и время миру» [Еккл. 3: 8; ср. Астафьев 1980: 400]), что автор «Царь-рыбы» не оставляет никакой надежды на облегчение русско-еврейских противоречий? С этого момента карьера Астафьева могла развиваться в двух направлениях: по вектору терпимости и по вектору враждебности и отрицания. Он выбрал второе.

В 1984 году популярный московский журнал «Иностранная литература» опубликовал перевод романа «Мертвая зона» (1979) американского мастера современной «готической» прозы Стивена Кинга. В январе 1986 года в журнале «Октябрь» появился короткий роман Астафьева «Печальный детектив», рисующий ужасающую картину провинциальной советской жизни середины 1980-х годов. В этом романе еврейский вопрос вовсе не находился в центре внимания Астафьева. И тем не менее писатель не смог обойтись без выпадов в адрес евреев. Главный герой романа, милиционер и литератор Сошнин, решил

…пополнить образование и затесался на заочное отделение местного пединститута, с уклоном на немецкую литературу, и маялся вместе с десятком местных еврейчат, сравнивая переводы Лермонтова с гениальными первоисточниками, то и дело натыкаясь на искомое, то есть на разночтения, – Михаил Юрьевич, по мнению вейских мыслителей, шибко портил немецкую культуру [Астафьев 1991, 1: 459].

В мае 1986 года Астафьев опубликовал в журнале «Наш современник» – тогдашнем флагмане русско-советского почвенничества – рассказ «Ловля пескарей в Грузии» (1984; опубликован в 1986 году; полный вариант – 1997 год)[14]. В августе 1986 года Астафьев получил письмо от Натана Эйдельмана (1930–1989) – писателя, историка русской культуры конца XVIII и начала XIX веков. Еврей по происхождению, Эйдельман был далек не только от еврейской тематики в своем творчестве, но и от еврейского движения в СССР и проблем эмиграции и отказа, особенно остро стоявших перед советскими евреями в 1970-1980-е годы. Непосредственным поводом для обращения Эйдельмана к Астафьеву послужил рассказ «Ловля пескарей в Грузии», в котором объектом ксенофобского издевательства стали не евреи, а грузины и сама Грузия. Возражения Эйдельмана высказаны не с позиции еврейского самоотражения, а с более абстрактной точки зрения советского либерального интеллигента, считающего отвратительным любое проявление расовых предрассудков – будь то по отношению к грузинам, евреям или казахам. Первое письмо содержало в себе предупреждение: опускаясь до нетерпимости и ксенофобии, Астафьев предает свой талант. Процитируем слова Эйдельмана:

А если всерьез, то Вам, Виктор Петрович, замечу, как читатель, как специалист по русской истории: Вы (да и не Вы один!) нарушаете, вернее, очень хотите нарушить, да не всегда удается – собственный дар мешает оспорить – главный закон российской мысли и российской словесности. Закон, завещанный величайшими мастерами, состоит в том, чтобы, размышляя о плохом, ужасном, прежде всего, до всех сторонних объяснений, винить себя, брать на себя; помнить, что нельзя освободить народ внешне более, нелестные слова в адрес своих бывших товарищей по редакции журнала «Наш современник». См.: [Астафьев 1998, 13: 245–336; 731]. В связи с перепиской Астафьева с Эйдельманом Ермолин писал о «весьма некомплиментарны<х> суждения<х> <Астафьева> о грузинах и евреях». См.: [Ермолин 2016: 34].

чем он свободен изнутри (любимое Львом Толстым изречение Герцена). Что касается всех личных, общественных, народных несчастий, то чем страшнее и сильнее они, тем в большей степени их первоисточники находятся внутри, а не снаружи. Только подобный нравственный подход ведет к истинному, высокому мастерству. Иной взгляд – самоубийство для художника, ибо обрекает его на злое бесплодие [Эйдельман и Астафьев 1990[15]].

В октябре 1986 года Астафьев ответил Эйдельману грубым и прямолинейным письмом. В отличие от первого письма Эйдельмана, которое можно цитировать выборочно по причине его дискурсивной стройности и продуманности, ответ Астафьева воспринимается как неструктурированный и местами бесконтрольный поток речи, произнесенный в припадке ненависти к Чужому. Цитировать лишь отдельные пассажи – значит снизить то чудовищное впечатление, которое производит весь текст Астафьева. Тем не менее процитируем на выбор два отрывка. Вот выдержка из первой половины ответа Астафьева Эйдельману:

Нынче летом умерла под Загорском тетушка моей жены, бывшая нам вместо матери, и перед смертью сказала мне, услышав о комедии, разыгранной грузинами на съезде: «Не отвечай на зло злом, оно и не прибавится»… Последую ее совету и на Ваше черное письмо, переполненное не просто злом, а перекипевшим гноем еврейского высокоинтеллектуального высокомерия (Вашего привычного уже «трунения»), не отвечу злом, хотя мог бы, кстати, привести цитаты и в первую голову из Стасова, насчет клопа, укус которого не смертелен, но… [Эйдельман и