Иронические юморески. Кванты смеха - Николай Николаевич Носов Страница 42

рифма, то он не может читать дальше, пока не исправит рифму на более благозвучную. Это у него вроде болезни. Он останавливается посреди стихотворения словно вкопанный и повторяет строки с негодной рифмой до тех пор, пока вместо «локти – блоки», «приказы – запасы» у него не получится «локти-блокти», «приказы-запазы». Только после такой переделки он может читать дальше. Смысл стихотворения при этом, конечно, теряется, так как в нём появляются такие слова, как «блокти», «запазы», «брыши», «луши», которые неизвестно что и обозначают.

Другой наш знакомый, человек от природы несколько раздражительный, сравнивал чтение таких стихов с быстрой ездой по неровной дороге, причём рифмы в этом случае он уподоблял ухабам. На ином стихотворении его, как он утверждает, изрядно потряхивает, и он не может отделаться от ощущения, что вот-вот вывалится из машины. Нужно сознаться, что такие «туговатые» рифмы, хотя и очень скребут уши некоторых чересчур музыкально одарённых читателей, встречаются всё же не так часто, чтобы была необходимость кричать караул. Более распространёнными являются рифмы другого сорта. Например:

стол – пол,

стоит – сидит,

удаляется – появляется,

хаживал – унаваживал,

деревянный – оловянный,

утятина – поросятина.

Такие рифмы не действуют вредоносно на слух, но и радости от них – как от козла молока. В отличие от предыдущих такие рифмы принято называть унылыми, поскольку они наводят уныние как на читателей, так и на самих поэтов.

Справедливость требует отметить, что в изученных нами поэтических томиках, помимо вышеуказанных, попадаются также вполне звучные и оригинальные рифмы. Так, один поэт неожиданно оригинально срифмовал слова «моря» и «тараторя». Другому также удалось создать комбинацию из двух слов, удивляющую своей неожиданностью: «яйцо – деревцо». Таким образом, картина здесь не такая мрачная, как могло показаться сначала. Всё-таки среди словесной руды попадаются иногда и радиоактивные вещества.

Мы, конечно, сознаём неполноценность и однобокость нашего труда, так как делали свои научные выводы не на основе всего нашего поэтического богатства, а только стихов с солидным стажем лежания на магазинных полках, выдержавших, так сказать, испытание временем.

Нас успокаивает, однако, сознание того, что в каждом труде могут быть свои недостатки. Надеемся, что критика не преминет своевременно указать нам на них. Мы, со своей стороны, не собираемся успокаиваться на достигнутом, а почаще будем наведываться в книжные магазины, с тем чтобы вовремя покупать появляющиеся поэтические новинки. Накопив достаточный материал, мы проведём исследование, чтобы узнать, в чём же, наконец, разница между той поэзией, которая раскупается быстро, и той, которая имеет тенденцию залёживаться в магазинах. Вообще у нас большие планы.

Кстати сказать, нам бы очень хотелось провести анализ такого явления: почему, например, у Маяковского замечательно рифмуются слова, окончания которых совсем не похожи: «обнаруживая – оружие», «в слезу бы – обеззубел», «выжиг – книжек» и тысячи других, в то время как у иного незадачливого поэта не рифмуются даже слова с абсолютно одинаковыми окончаниями, например: «думает» и «хромает»? В чём тут собака зарыта?

Но не будем, как говорится, забегать вперёд.

Трактат о комедии

Предлагаемый вниманию читателей трактат о комедии имеет то огромное преимущество, что составлен не специалистом в области драматургии, а обыкновенным зрителем. Известно, что самый простой, рядовой зритель разбирается в спектаклях гораздо лучше, чем любой театральный деятель, будь то актёр, режиссёр, драматург или даже сам директор театра. Ни для кого не секрет, как часто в театре ошибаются в выборе пьес, как носятся иной раз с какой-нибудь постановкой, разучивают роли чуть ли не по два года, строят пышные декорации, шьют дорогие костюмы, затрачивают уйму денег, шумят, восхищаются, афишируют, анонсируют, а зритель, с радостью и надеждой устремившийся на новую постановку, разочаровывается и уходит с поникшей головой и потухшим взором. Обманувшись в своих ожиданиях, он перестаёт посещать спектакль. В результате театру приходится снимать пьесу с репертуара, не окупив и половины затраченных на неё расходов.

Всё это вполне подтверждает право зрителя высказываться по вопросам драматургии, поэтому мы без лишних слов приступим к изложению дела. Главное, без чего не бывает никакой пьесы, в том числе и комедии, – это действующие лица, или, как их иначе называют, персонажи или герои, почему мы и начнём изложение с персонажей, использовав для этой цели свой многолетний зрительский опыт.

Главный герой

Мы познакомились с ним лет десять тому назад. В то время это был пожилой субъект с гладким, припухшим, словно распаренным в бане лицом, из тех лиц, которые принято называть бабьими. Голова его уже начала лысеть, но лысела не с макушки, как это бывает обычно, а по краям, главным образом с затылка и от ушей. Уши у него были толстые, мясистые: каждое ухо по полкилограмма весом. Короткие ручки непреодолимо тянулись друг к дружке и привычно складывались на круглом животике. Такие же коротковатые ножки имели ту же тенденцию и, когда он сидел, складывались под стулом кренделем. Голос у него был сиплый, сюсюкающий. Дикции – никакой абсолютно. Вместо «у» он говорил «ю», вместо «с» – «ш», а «ш» у него было похоже на «с». Если не особенно вникать в разговор, то только и слышалось: «пшю-пшю-пшю-пшю». Характер ворчливый. Впрочем, ворчал наш герой без всякой злобы, а больше по привычке. В общем, это был тип, который в общежитии принято называть старым хрычом. Это прозвище не следует смешивать со старым сычом и старым хреном. Старый сыч – тоже пожилой мужчина лет пятидесяти, но он никогда не ворчит, а злится главным образом молча. Старый же хрен – это довольно безобидный старик лет под девяносто. Он уже наполовину глухой, совсем выжил из ума и поэтому производит впечатление несколько чудаковатого. Впрочем, речь не о нём, а о старом хрыче. Время стёрло в нашей памяти имя и фамилию этого персонажа, поэтому мы и будем называть его здесь условно Старым хрычом, зная, что за это на нас никто не обидится.

В то далёкое время он был директором обувной фабрики. Сидя за столом у себя в кабинете и беседуя с кем-нибудь из подчинённых, он просматривал не спеша лежавшие перед ним бумажки, деловито перекладывал их с места на место или прихлёбывал из стакана чай, который в любом количестве доставляла ему из буфета уборщица тётя Поля. Если звонил телефон, он спокойно брал трубочку, не высказывая никакой досады по поводу прерванной беседы. Разговаривал по телефону он с толком, с чувством, что называется – со смаком. Наговорившись всласть, он спокойно клал трубку на рычаг и продолжал