Иронические юморески. Кванты смеха - Николай Николаевич Носов Страница 44

вместо того чтоб жить без хлопот, по старинке. Все уверяли его, что канал очень нужен для области, но он, как это было ему свойственно, ничего не хотел понимать и противодействовал этому нужному, полезному делу до тех пор, пока его опять-таки не сняли с работы. Это уже была не комедия, а целая драма. Нас даже мороз подирал по спине, когда мы в последний раз видели этого человека, рухнувшего под ударами судьбы, как подгнившее снизу дерево. «Что это со мной? – вопрошал он, дико блуждая взором по стенам опустевшего кабинета. – За что?.. Сколько крови и пота в область всадил, и, как котёнка, за хвост – и в яму!.. Батюшки, никого кругом! Одна пустота!» Это были его последние слова. Занавес упал, и мы, потрясённые, ушли из театра, полагая, что со Старым хрычом покончено навсегда…

Плохо же мы его знали! Когда мы попали в театр на новую комедию, то увидели, что наш главный герой жив и здоров. Он словно птица феникс возродился из пепла и явился перед нами в образе маститого писателя, который написал толстую книгу и очень прославился. Новая профессия уже наложила на него свой отпечаток. Навсегда распростившись с гимнастёркой, он переселился в пёстрый домашний халат, мягкие шлёпанцы и, напялив на голову тюбетейку с кисточкой, расхаживал по комнате с длинным чубуком в руках, напоминая своим видом захолустного байбака-помещика. Должно быть, он воображал, что все писатели одеваются подобным нелепым образом.

Верный своей натуре, он и на этот раз, добившись успеха, успокоился на достигнутом и, вместо того чтоб писать новый роман, принялся выступать с чтением своих старых произведений; сидеть в президиумах, разглагольствовать на собраниях, смотреть на жизнь из окна своей дачи и дремать под соловьиный рокот приятельских рецензий. Окончательно отгородившись от жизни, он, как было сказано в пьесе, окружил себя изгородью из льстецов, мелких деляг, прихлебателей и лживых критиков. Искренние друзья убеждали его встряхнуться, отбросить от себя всякий мусор и хлам, перестать дремать, а вместо этого писать что-нибудь новое, но он, по укоренившейся привычке, продолжал кейфовать и затеял даже празднование своего юбилея.

Кончилось тем, что о нём появилась в газете разгромная статья. Только после этого он спохватился и взялся за новое произведение, но вместо того чтобы писать, как все люди пишут, он нанял стенографистку и принялся диктовать ей какую-то дребедень из молодёжной жизни. За две недели был надиктован пухлый роман. Но что это был за роман! Молодёжь прочитала его и бросила обратно в лицо писателю.

На этом представление окончилось, и мы пошли домой очень довольные таким исходом, питая в душе надежду, что автор исправится и к следующему представлению напишет какую-нибудь новенькую интересную книжицу. Предчувствия эти, однако, не оправдались, так как нашему герою не удалось всё же удержаться в литературе. Об этом он, впрочем, сожалел мало, так как в следующей комедии, которую нам удалось посмотреть, он превратился в крупного учёного-академика и на свою писательскую деятельность в прошлом смотрел теперь, надо полагать, не более как на шалость.

Соответственно своему новому положению, он стал жить теперь в доме старинной архитектуры, с лепными потолками, со стенами, выложенными почерневшим от времени резным дубом, с шикарной, несколько обветшалой мебелью красного дерева, с огромными угрюмыми шкафами, наполненными чудовищного размера книгами в крепких кожаных переплётах. На носу у него появились внушительные очки в роговой оправе, а на лице – выражение глубокомысленной сосредоточенности. Голос по-прежнему присюсюкивал, но в нём появились басовые нотки с оттенком металла. Благодаря этому, когда он, задумавшись над своими толстыми книгами, многозначительно произносил: «м-м-д-а-а», в зрительном зале казалось, что на сцене мычит корова. Он стал что-то самоуглублённо бормотать про себя, переходя от одного книжного шкафа к другому, и женился на молоденькой. К своей молодой подруге он относился с нежностью и обращался к ней на «вы», по обычаю старых учёных, сохранившемуся от прошлого века. Он считал, что молодая жена досталась ему в награду за его непосильные научные труды заодно с учёными степенями и званиями, и, поглядывая на неё, как кот на сало, всё время тянулся рукой, чтоб погладить её по спине. В общем, добившись от жизни всего, чего надо, наш академик, как сказал о нём жених его дочери, сидел у своего роскошного учёного стола, отдыхал в приятной безмятежности и всё глубже погрязал в своём довольстве. Что ж, это было на него очень похоже!

Между тем, пока он безмятежно дремал в своём кресле, какой-то молодой учёный сделал научное открытие и провозгласил, будто всем известные вирусы – это живые существа и при желании могут быть превращены в микробов. Мало того, он набрал где-то вирусов, посадил в колбу и наделал из них микробов. Узнав об этом, наш маститый академик очнулся от спячки и сказал молодому учёному: «Ерундистика! Из мышьяка нельзя сделать пирожное. А вы берёте самый чистый яд – ибо вирус потому и назван вирусом, что он есть яд, – и воображаете, что из него делаете живых микробов». Молодой кандидат наук мог спокойно ответить, что если вирус – яд, то микробы тоже не сахар, но он скромно спросил своего старшего коллегу, откуда, по его мнению, в колбе при опыте берутся микробы, если не из вирусов, на что наш маститый осёл ответил: «Из грязи». Началась борьба. Молодой учёный боролся за торжество нового взгляда в науке, старый же учёный боролся против нового взгляда, ибо все эти новые взгляды мешали ему спокойно дремать и пребывать в безмятежности. Испортив много крови молодому учёному, не оказав никакой поддержки рождению нового в науке, наоборот, задержав, насколько было в его силах, это рождение, Старый хрыч увидел, что дело кончится для него плохо, если он будет продолжать упорствовать, и, проверив опыты с получением микробов из вирусов, он решил наконец признать себя побеждённым.

Комедия кончилась, а Старого хрыча даже не выгнали из академии, даже выговора не объявили. Это можно было объяснить только тем, что театральная дирекция так благоговела перед его академическим саном, что не отважилась поступить с ним по обычным драматургическим канонам, согласно которым на Старого хрыча перед окончательным закрытием занавеса должны валиться все шишки.

После этого мы опять некоторое время ходили только на драмы, а один раз смотрели даже трагедию, но потом на комедийном фронте началось настоящее оживление. Попав на очередную комедию, мы были страшно удивлены, увидев, какую новую штуку отмочил Старый хрыч.

Распростившись с научной карьерой, он помолодел лет на двадцать, окончил художественный институт, написал большую картину,