Как читать литературу как профессор. Живое и увлекательное руководство по чтению между строк - Томас Фостер Страница 51

в траур, оставляя землю в вечной зиме. Аиду все равно, потому что, как и большинство богов, он очень эгоистичен и имеет то, что хочет. И Деметре все равно, потому что в своем эгоизме она не может видеть дальше собственного горя. К счастью, другие боги замечают, что животные и люди умирают от недостатка пищи, и просят Деметру о помощи. Она спускается в Аид (место) и заключает сделку с Аидом (богом), и происходит таинственная сделка с гранатом и двенадцатью зернами, из которых только шесть съедаются, в большинстве версий Персефоной, но иногда и Аидом, который потом обнаруживает, что его обманули. Эти шесть несъеденных семян означают, что она может вернуться на землю на шесть месяцев в году, и в это время ее мать, Деметра, так счастлива, что позволяет миру расти и плодоносить, погружая его в зиму, только когда ее дочь должна вернуться в подземный мир. Аид, конечно, проводит шесть месяцев из каждых двенадцати, дуясь, но он понимает, что даже бог не может победить гранатовые зерна, поэтому он соглашается с планом. Таким образом, за зимой всегда следует весна, и мы, люди, не погребены под вечной зимой (нет, даже в Дулуте), а оливки созревают каждый год.

Если бы рассказчики были кельтами, пиктами, монголами или шайенами, они бы рассказывали другую версию этой сказки, но основной импульс - нам нужна история, чтобы объяснить себе это явление, - остался бы неизменным.

Смерть и возрождение, рост, урожай и смерть, год за годом. Греки проводили свои драматические фестивали, которые почти полностью состояли из трагедий, в начале весны. Идея заключалась в том, чтобы очистить население от всех накопившихся за зиму плохих предчувствий (и научить его правильному поведению по отношению к богам), чтобы негатив не распространился на сезон роста и не поставил под угрозу урожай. Комедия была жанром осени, когда собирался урожай и уместны были празднества и смех. Нечто похожее наблюдается и в современной религиозной практике. Часть огромного удовлетворения от христианской истории заключается в том, что два великих праздника, Рождество и Пасха, совпадают с датами больших сезонных тревог. История о рождении Иисуса и о надежде помещена почти в самый короткий и, следовательно, самый мрачный (доэлектрический) день в году. Все сатурналии празднуют одно и то же: ну, по крайней мере, так далеко от нас убежит солнце, и теперь дни начнут становиться длиннее и, в конце концов, теплее. Распятие и Воскресение происходят очень близко к весеннему равноденствию, смерти зимы и началу новой жизни. В Библии есть свидетельства того, что распятие действительно произошло в этот момент календаря, хотя и не факт, что рождение произошло где-то рядом с 25 декабря. Но это не имеет значения, потому что с эмоциональной точки зрения, помимо религиозного значения этих событий для христиан, оба праздника в значительной степени обусловлены близостью в календарном году моментов, которым мы, люди, придаем большое значение.

Так и с книгами и стихами. Мы читаем в них о временах года, почти не осознавая, сколько ассоциаций вызывает у нас это чтение. Когда Шекспир сравнивает свою возлюбленную с летним днем, мы инстинктивно, еще до того, как он перечислит ее достоинства, понимаем, что это куда более лестно, чем сравнение, скажем, с одиннадцатым января. Когда Дилан Томас вспоминает о своем зачарованном детстве в стихотворении "Папоротниковый холм" (1946), мы понимаем, что здесь происходит нечто большее, чем просто окончание школы. На самом деле, наши реакции настолько глубоко укоренились, что сезонные ассоциации - одни из самых легких для писателя, чтобы перевернуть их и использовать с иронией. Т. С. Элиот знает, что мы обычно думаем о весне, поэтому, когда он называет апрель "самым жестоким месяцем" и говорит, что мы были счастливее, погребенные под зимними снегами, чем когда земля согрелась и снова запустила природные (и наши) соки, он знает, что эта линия мысли заставит нас замолчать. И он прав.

Времена года могут творить с нами магию, а писатели могут творить магию с временами года. Когда Род Стюарт в песне "Мэгги Мэй" хочет сказать, что он слишком долго задерживается и тратит свою молодость на эту пожилую женщину, он делает это в конце сентября. Когда Анита Брукнер в своем лучшем романе "Отель дю Лак" (1984) отправляет свою героиню на курорт, чтобы оправиться от романтической неосмотрительности и поразмышлять о том, как молодость и жизнь прошли мимо нее, какую точку календаря она выбирает?

В конце сентября?

Превосходно. Итак, Шекспир и Экклезиаст, Род Стюарт и Анита Брукнер. Знаете, мне кажется, мы можем что-то понять.

 

Интерлюдия

Одна история

Мы довольно долго размышляли о конкретных задачах, связанных с чтением, например о том, как это означает "х", это означает "у" и так далее. Конечно, я верю, что "это" и "то", "х" и "у" имеют значение, и в какой-то степени вы тоже, иначе мы бы не находились в этой точке нашего обсуждения. Но за всеми этими конкретными интерпретационными действиями стоит более великая истина, по крайней мере, как я ее вижу, истина, которая информирует и движет созданием романов, пьес, рассказов, стихов, эссе и мемуаров, даже когда (как это обычно бывает) писатели не осознают ее. Я уже упоминал о ней раньше и использовал ее на протяжении всей книги, так что это не очень большой секрет. Более того, это не мое личное изобретение или открытие, так что я не ищу здесь заслуг, но это нужно сказать еще раз, так что вот он: есть только одна история.

Одна история. Везде. Всегда. Где бы кто ни прикладывал перо к бумаге, или руки к клавиатуре, или пальцы к струнам лютни, или перо к папирусу. Все они черпают из одной и той же истории и взамен отдают ее, с тех пор как Сноргг вернулся в пещеру и рассказал Онгку о сбежавшем мастодонте. Норвежские саги, самоанские истории создания, "Радуга Гравитации", "Повесть о Гэндзи", "Гамлет", прошлогодняя речь выпускника, колонка Дэйва Барри на прошлой неделе, "На дороге", "Дорога в Рио" и "Непройденный путь". Одна история.

О чем это?

Это, наверное, лучший вопрос, который вы когда-либо задавали, и я прошу прощения, что отвечаю на него очень неубедительно: Я не знаю. Дело не в чем-то. Она обо всем. Она не о чем-то, как элегия о смерти молодого друга, например, или как "Мальтийский сокол" о разгадке тайны толстяка и черной птицы. Она обо всем, о чем кто-либо хочет написать. Я полагаю, что единственная история, ur-story, - это мы