Писатели США о литературе. Том 2 - Коллектив авторов Страница 53

для него «помыслами самого общего свойства»; в то же время «вождь ради своегр же величия и благополучия должен сохранять союз с массами: это так же .необходимо, как и взаимное согласие... Так возникает великое понятие Солидарность». Смысл этого высказыт вания едва ли неясен. Уитменовская великая личность, «вождь», скорее напоминает Авраама Линкольна, чем какого-нибудь «грубого индивидуалиста» с крепко стиснутыми зубами или топающего ногой грозного диктатора. Подлинная индивидуальность, другими словами, оказывается у Уитмена диалектическим единством противоположностей.

«Основополагающая идея уникальности человека, индивидуализм, будет вытекать даже из ей противоречащих предпосылок. Необходимо постоянно учитывать и принимать во внимание, способствуя его формированию, массовый, или всеобщий, характер. Лишь из него... вырастает его противоположность, лишь он порождает условия для возникновения индивидуализма. Это две противоположности, но наша задача заключается в их примирении».

Чтобы не создалось впечатления, будто эта мысль, выражающая диалектический подход Уитмена к проблеме взаимосвязи единичного и общего, является у него случайной, приведем еще один Отрывок:

«Последнее, и главное, положение [демократии]опора на человека как такового, на его врожденные и получившие полное развитие способности, исключающая какое-либо обращение к суевериям. Идея абсолютного индивидуализма есть, в сущности, то, что пронизывает насквозь и обусловливает весь характер идеи общего».

И еще:

«С демократией, в основе которой лежит обязательный принцип уравнивания, усреднения, с необходимостью смыкается другой принцип, столь же обязательный и теснейшим образом связанный с первым, хотя и противоположный ему (в том же смысле, в каком противоположны мужской и женский пол)... противоречащий ему и даже вступающий с ним в борьбу, но, парадоксальным образом, не имеющий без него никакого смысла... Этот второй принцип—индивидуальность... личность, словом, персонализм».

И конечно же, совсем не случайно первые две строки первого стихотворения его демократического эпоса «Листья травы» звучат так:

Одного я пою, всякую простую отдельную личность,

И все же демократическое слово твержу, слово “Еп Маззе”.

В самом деле, в Предисловии к «Листьям травы» издания 1872 года он говорит, что его книга «является по своему замыслу песнью великой собирательной демократической личности, мужчины или женщины. И, оставаясь верным своему замыслу и желая развить его далее, я предполагаю воссоздать в песнях этой книги (если я когда-нибудь завершу ее) глубинный, более или менее внятный голос целостной, неразделимой, уникальной, огромной и собирательной, наэлектризованной демократической нации».

Диалектическое единство личности и массы—вот суть всей его концепции. Не только его книга как единое целое, но и каждое отдельное стихотворение, как, например «Песня о себе», будут (и были!) совершенно непонятны и неверно истолкованы, если мы не примем во внимание, что его вера в эгоизм как форму полного расцвета демократической личности, уходящей своими корнями в демократическую общность, частью которой она является, не противоречила, но, напротив, величественно выражала устремления масс. «Я вмещаю в себе множество разных людей»—это необходимо понять и в таком смысле: «Множество разных людей вмещает меня в себе или выражают себя через меня».

Назвать Уитмена «эгоистом-индивидуалистом XIX века» было бы вопиющим недоразумением, но мы бы совершили еще большую глупость, поместив его в один ряд .с поэтами-романтиками Прошлого столетия. Здесь опять будет полезно обратиться к .его Прозе. Отличительной особенностью руссоистского романтизма является убежденность в уникальности и самоценности индивидуальной души, в абсолютной свободе индивидуальной воли. Правоверный романтик не признает для себя никаких ограничений. С его точки зрения, человек, будучи в сущности своей богоподобен, обнаруживает препятствия для осуществления своей совершенной природы, возводимые «неестественными» условиями' его существования в обществе. Поэтому романтик и становится заклятым, врагом общества, которое он, впрочем, способен подчинить себе или над которым он может «возвыситься», будь только на то его Воля.

Но так обстоит дело в теории. На практике же с романтиком происходит вот что. Убеждение в своей уникальности и абсолютной свободе воли постоянно приходит в столкновение с жизненными обстоятельствами, и ради сохранения своих иллюзий он бежит от реальности и создает себе собственный воображаемый мирок. На исходе романтизма он уже предстает перед нами отчаявшимся пессимистом, который ненавидит людей за их несовершенства, либо предается своим грезам, находясь в полной изоляции, либо страдает параноической манией собственного величия. В каждом случае он слепо сражается с теми общественными силами, которые могли бы сокрушить основы социального зла, ибо эти силы одновременно угрожают разрушить и его иллюзорный мир.

Только при искажении действительного содержания романтической доктрины или же при грубо ошибочном истолкований смысла уитменовского творчества может увенчаться успехом попытка втиснуть Уитмена в прокрустово ложе роАмантизма.* Мы уже убедились, что для него индивидуальность не абсолютное, но диалектическое единство. И самый характер, и все помыслы его «совершенной» личности полностью совпадали с характером НС помыслами масс. А о своих человеческих недостатках он говорил с такой непосредственностью, какую не обнаружишь даже у простого смертного. Ни один из когда-либо живших поэтов не был так далек от мании величия. И никто не воспел так темпераментно «обыденное», «конкретное», «привычное». На-тысячу ладов он повторял, что «в конце концов главное значение в стране имеет лишь средний человек». Он неустанно защищал: интересы масс, «трудового народа, мужчин и женщин», «фермеров и механиков» Америки и столь же неустанно обнажал пороки системы экономической эксплуатации. Никто из его современников, за исключением разве что Линкольна, его идеального героя, не любил простых людей—весь народ в целом и каждого его отдельного представителя—так, как он.

Он вдохновлял и восславлял бунтарей и революционеров, выступавших против феодализма и реакции во все времена, в любой стране. Что же касается пресловутого вопроса[ о свободе воли и необходимости, то мы обнаружим, что его позиция оказывается ближе диалектическим воззрениям Энгельса, чем метафизике Руссо. Уитмен писал: «Как бы странно это ни показалось, мы обретаем свободу лишь в том случае, если знаем: Закон, которому мы должны подчиняться... Недалекие люди.,# почитают за свободу независимость от всех законов, от всех сдерживающих сил. Мудрые же, напротив, видят в ней могучий Закон Законов—именно, сочетание и взаимосвязь.сознательной воли, являющейся частично индивидуальным законом, с теми универсальными, вечными, неосознаваемыми законами, которые существуют вместе со Временем на протяжении всей историй, которые гарантируют бессмертие, наделяют моральным принципом весь сущий мир и даруют человеческой жизни ее высокое достоинство».

Энгельс в «Анти-Дюринге» выразил эту же мысль так: «Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять закон# природы действовать для определенных целей»7.

Конечно, Уитмен творил в эпоху литературного романтизма и не мог не испытать его влияния. Он часто использовал его характерный язык для переосмысления, видоизменения или