Иронические юморески. Кванты смеха - Николай Николаевич Носов Страница 59

Читатель сердитый

«Уважаемый тов. редактор!

Препровождаю к Вам письмо тов. Носову. Если найдёте нужным, прошу поместить его в Вашем журнале в разделе “Трибуна читателя”. Адреса тов. Носова я не знаю. С читательским приветом Ф…»

«Уважаемый тов. Носов!

Последними своими работами, помещёнными в журнале “Новый мир”, Вы обратили на себя внимание не только профессионалов-критиков, поэтов, прозаиков, но также и многих читателей – это бесспорно.

Правда, ещё ни один из критиков не высказал своего печатного слова о Ваших работах, но надо думать, что они выскажутся. Не будем гадать, какие у них будут отзывы, во всяком случае будут разные: хорошие и плохие.

Я в свою очередь, как читатель, не могу удержать себя в молчании и тоже хочу вмешаться в Ваши работы и высказать свои читательские суждения.

Смотришь на Вас, вернее на работы Ваши, и думаешь: “Вот рубака выискался! Взмахнул один раз – и нет прозы, взмахнул второй раз – и поэзии как не бывало”.

А что будет, если Вы напишете ещё одну-две такие статьи? Пожалуй, и классиков перевернёте вниз головой?!

Мы склонны просить Вас: не делайте, пожалуйста, этого, а расскажите лучше по существу:

Кто Вас настроил так против литературы? Откуда взялось у Вас желание хватать литературу в два приёма?

Так вот, тов. Носов!

Давайте не будем делать это!

С приветом читатель Ф…»

Прочитав это письмо, мы даже пришли в уныние от сознания наделанного нами вреда. Подумать только – литература безвозвратно погибла, и нет теперь уже ни прозы, нет и поэзии, даже над классиками нависла угроза непосредственной ликвидации!

Но как могло это с нами случиться? Как могли мы утверждать подобные вещи, и если задумали упразднить вообще всю литературу, то что же можем предложить вместо неё? Нет, нам всё же кажется, что этого не могло быть! Да и откуда видно, что мы вообще против литературы? Разве мы не выступали лишь против штампа и серости, против ремесленничества, против той сорной травы, которая отнимает место под солнцем и питательные соки у настоящей литературы, мешает правильному её росту, а порой даже глушит? Разве не ясно, что мы вовсе не выступали против прозы или поэзии, а только против посредственности, против тех, которые «птицы в человечий рост», которые чижики и дрозды, против тех, которые тянут «строчку изо рта и у себя и у других»? Нет, разрешите заверить вас, что мы нисколько не против литературы, которую очень любим, а вот вы, уважаемый товарищ сердитый читатель, вы действительно против литературы, потому что заступаетесь за то, что, по сути дела, может только повредить ей.

Недавно мы прочитали в «Литературной газете» ряд высказываний писателей, которые были помещены под рубрикой «О нашем читателе». Нам очень понравилась умная и серьёзная статья Веры Инбер, в которой писательница указывала на то, что если среди писателей бывают как сильные, так и слабые, то и читатель также может быть слабый.

«Слабый читатель, – пишет Вера Инбер, – не столько интересуется самим произведением, сколько “откликами” и “проработками”. Он объявляет “нетипичным” всё, что выходит за пределы полюбившегося ему штампа. Боясь ушибиться об острые углы (а их много в жизни), такой читатель предпочитает всё округлое, обтекаемое, лакированное и полированное и яростно нападает на всё беспокоящее его».

Узнаём в этом слабом читателе того, которого мы по нашей номенклатуре назвали сердитым. Он на самом деле вступился в своём письме за полюбившийся ему литературный штамп, который и считает за настоящую литературу, высказал надежду на проработку, ожидая разных «откликов» (плохих и хороших), и можно думать, что именно острые углы наших статей привели его в такое сердитое состояние. Из своих наблюдений над данным читательским типом мы можем прибавить, что в своей ярости он не прочь припугнуть писателя критикой, угрожая ему, что они (критики), дескать, ещё выскажут своё печатное слово.

Кстати сказать, сердитый читатель потому-то и сердится, что не прав. Однако мы на него не будем обижаться за это. Когда нам удастся немножечко подтянуть его и доказать ему, что он ошибался, то он сам перестанет на нас сердиться.

Пожелаем же ему успехов на этом трудном для него пути.

Комментарии

Слово «комментарии» значит «толкования», «разъяснения», всё равно что «примечания». Автор предпочёл слово «комментарии», потому что оно звучит как-то элегантнее и научнее, чем просто «примечания», и безусловно вызовет к себе со стороны читателя больше внимания и уважения.

Предлагаемые читателю комментарии отличаются от обычных тем, что написаны они не каким-нибудь посторонним для автора лицом, а самим автором, что придаёт им особенное, можно сказать, двойное значение. Упоминавшееся нами изречение «Важен не Шекспир, а комментарии к нему» в данном случае нисколько не применимо, так как здесь уже нет деления на что-то важное и не важное, на Шекспира и не Шекспира. Здесь, так сказать, всё важно, всё – Шекспир (не в буквальном, конечно, смысле, а в переносном).

Ещё одним преимуществом подобного рода автокомментариев является то, что автор не ограничивался простым толкованием того или иного малопонятного слова, а попутно пускался в новые рассуждения и высказывался по интересующим его вопросам, как говорится, сверх плана, что, конечно, небезразлично для читателя. В предлагаемых читателю комментариях автор даёт название комментируемой статьи, после чего указывает непонятное слово, фразу или часть фразы, предварительно указав номер страницы, на которой эта фраза находится. Если читатель забыл, к чему комментируемая фраза относится, он всегда может разыскать её на указанной странице и подновить в своей памяти. Больше никакой специфической читательской квалификации для чтения комментариев не требуется, и можно переходить к чтению. Итак…

Предисловие автора

«Что игумену можно, то братии – зась». В прежние времена существовали (а кое-где существуют и посейчас) так называемые монастыри, в которых жили так называемые монахи. Эти монахи именовали себя совокупно братией. Среди этой братии был один самый главный монах – нечто вроде командира или директора монастыря, который назывался игуменом. Иногда игумен позволял себе какое-нибудь непотребство, к примеру напиться пьяным. На это обычно смотрели сквозь пальцы. Но если такую же штуку позволял себе обыкновенный монах, то его всячески срамили и даже наказывали: накладывали епитимью (заставляли часами стоять на коленях, отбивать по сто поклонов в день и пр.). Если монах оправдывался, указывая, что такое же непотребство учинил сам игумен, ему говорили: