Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго Страница 67

Но вот в монотонные дикости дней

является слово из древней Эллады…

(Игры).

Или:

И идем, пока идем мы по Европе,

пилигримы из Эллады в Магадан.

(диск «Оглянись не во гневе», 1988).

Разве достаточен нам один лишь литературный текст в творчестве бродячих поэтов Средневековья? Кстати, сопричастность поэзии А. Дольского этой странице человеческой культуры не менее явна, чем его связь с античной поэзией. В диске «Пейзаж в раме» (1988) звучит вполне современная по проблематике средневековая «Баллада о бродячем музыканте» (из Е. Брассанса)», большое влияние на творчество поэта-музыканта оказали английские баллады, даже на его сатирические песни, скажем, о «Гражданине товарище-Звереве» или о горьких пьяницах, седлающих коня.

Но и после размежевания в XIV веке музыки и поэзии стремление к утраченному синтезу было несбыточно сильным, что наиболее ярко проявилось в эстетике и искусстве романтизма. Но вот что интересно, «апогей романтизма» Рихард Вагнер, осуществивший синтез музыки и поэзии на основе сценического действия, все же считал, что поэзия – выше музыки. А восторженный ценитель творчества Вагнера Шарль Бодлер решил достичь всей глубины музыки и стиха средствами одной только поэзии, придав своему стиху необычайную музыкальность. Другой ценитель и последователь Вагнера Александр Блок, достигший почти невероятного в музыкальной инструментовке стиха, под впечатлением вагнеровской музыки, пришел к выводу, что поэзия, достигнув своего предельного развития, растворится в музыке. Так сложилось два пути синтеза поэзии и музыки – через соединение музыкального искусства с поэтическим словом и, напротив, через насыщение смыслообразующим звучанием, то есть музыкой самой поэтической речи. Обе эти тенденции сказались и на творчестве наших поэтов-музыкантов, на творчестве А. Дольского в том числе, рождая и притягательность, и внутренние проблемы развития жанра «авторской песни».

Музыкальная мелодия в сочетании с поэтическим текстом производит сильное впечатление на слушателя, но для идеального сочетания обоих компонентов стихотворение должно быть столь «однострунным», чтобы необходимое повторение музыкальной мелодии от строфы к строфе поэтического текста не превращалось в ее насилие над мелодией поэтической. (Вагнеровский синтез может непосредственнее связываться с движением слова, так как не столь прочно связан с песенной традицией).

Есть стихи, сведенные к единому внутреннему чувству, которое выражается в великолепном сочетании их музыкальности и собственно музыкальной мелодии. В книге А. Дольского их достаточно. Например, лирическое стихотворение-метафора «Самолет» или, напротив, очень жесткие стихи «Жестокая молодежь». Но есть и стихи, вмещающие в себя широкое разнообразие чувств и мыслей, их свободное развитие. И тогда смыслообразующая мелодия стиха, заключенная в обязательную повторяемость музыкальной мелодии, стремится к своему высвобождению. Не всегда помогает и мастерство исполнения. И вот оказывается что, чем стихи разнообразнее, тем более автору хочется видеть их самодельным произведением искусства. Потому можно понять и признание автором вынужденности обязательной интерпретации своих стихов («я напечатан буду после смерти, и поэтому сегодня я пою»). Снять противоречия можно было бы двояко: либо отказаться от песенной повторяемости музыкальной мелодии, ведя ее за мелодией поэтической речи (вагнеровский путь), либо вообще отказаться от музыкальной интерпретации, предоставив полную свободу развития смыслообразующей мелодии стиха. Но есть, разумеется, и третье: любое стихотворение, подчиненное повторяющейся музыкальной мелодии, – независимо от замысла и ощущений автора – оказывается все же полноценным произведением искусства, смысл которого рождается своеобразным сочетанием семантики текста, смыслообразующих поэтической и музыкальной мелодий. Иными словами, творчество поэта-музыканта, воплощающее в себе двоякий синтез музыки и поэзии, позволяет рассматривать себя также двояко: как музыкально-поэтическое единство и как вполне оригинальную поэзию. И в этом богатство жанра «авторской песни», или «поэзии бардов», одного из высоких достижений современной музыкальной и поэтической культуры.

Итак, книга Александра Дольского «Пока живешь…» – это поэтический сборник, позволяющий рассматривать себя в отвлечении от собственно музыкальной интерпретации стихов (тем более, что не все стихи автора положены на музыку). И вот при таком подходе особенно явно становится ощутимой музыкальность стиха поэта, прямо связывающего его с эстетикой романтизма. Но не только это.

Романтизм А. Дольского также в полной свободе словоупотребления в поэзии, в бескомпромиссном смещении «штилей», осуждаемым прошлым классицизмом и его нынешними модификациями. Философская лирика поэта не гнушается языка улицы. В одном стихотворении встречаются «око», «паперть нового храма» и – «катализатор непрухи» («Информация»), в другом «донна Анна» рифмуется с «рылом Хуана». И это – в пронизанном живой болью стихотворении об афганской трагедии «Видишь, мама…», в котором есть среди много прочего и такая неординарная мысль погибшего солдата:

Хитрость же фокуса

в том, что я жив, но в вашей системе.

Вся наша противоречивая и воплощенная в Слове жизнь брошена в единое горнило поэтического творчества.

В стихотворении «Язык» идет речь о том, что современного обиходного языка как раз и не хватает, поскольку «трусливый ротишка» лишь

… тысячу слов

с бедой пополам произносит,

не вызвав у пращуров молви основ,

и мат с междометьями в духе ослов

риторики – по миру носит.

И вот этой-то «тысяче слов» противостоит русский язык:

Но русский струится, слепит и трещит,

как речка, огонь и валежник,

и шуйцей по струнам, и саблей о щит,

и груздем во кузов, и куром в ощип —

прибоя и дождика смежник.

Земля, огонь и вода, – все объединено и заключено в русском языке. И сам язык – во всем величии, нежности и трагизме жизни. Это осознание единосущности языка и универсума не декларируется в «высоком штиле», а внутренне переживается в той обиходности словоизъявления, которое свойственно горожанину конца 80-х годов.

Соединение разнородного в едином – глубокое свойство всей поэтики А. Дольского. Особенно замечателен в этом отношении его сложный синтаксис, даже толстовские какие-то периоды, обуславливающие подчинение всего материала единому жесткому и динамичному ритму. Чуть ли не вся история России, Европы и Востока заключена в стихотворении «Слово», и вот его финал:

Будет ли свет, как монтер восклицал?

будет ли бульба без гнили?

будет ли слово – ликующий царь

хотя бы на нашей могиле?

или и слово убили?

Что для Галактики горе Руси? —

гибель каких-то бактерий…

Слушай вселенную и не проси

счастья, а только – о, Боже, спаси

истину от суеверий!

Живое