В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах - Анджела Бринтлингер Страница 69

столетия со дня смерти Пушкина в 1937 году. Он не только стал руководителем главной европейской юбилейной выставки, которая называлась «Пушкин и его эпоха» и проходила с 16 марта по 15 апреля 1937 года в Париже, но и решил поучаствовать в юбилейных торжествах с помощью собственных литературных экспериментов.[208] Обратимся к его литературным опытам, чтобы пролить свет на различные модели понимания и представления Пушкина российской и французской аудитории в 1930-х годах.

Сам Лифарь указывал, что его «пушкинизм» проистекает из признания гениальности Пушкина, а также из осознания того, что

здесь, за рубежом, имя Пушкина окружено далеко не тем сияющим ореолом, каким оно окружено у нас на родине и какого оно достойно. Причиной этому является, главным образом, недостаточная осведомленность иностранного общества о подлинном величии Пушкина, вызванная в свою очередь непреодолимой трудностью передать всю силу и все очарование пушкинской поэзии на иностранном языке. <…> Вот почему я направил свою деятельность в области пушкинизма главным образом к тому, чтобы ознакомить западноевропейское общество с творчеством Пушкина [Лифарь 1966: 23].

Нет сомнений в том, что Лифарь был важной фигурой в мероприятиях, посвященных столетию со дня смерти Пушкина, которые проводились в Париже в 1937 году. Он был членом парижского Пушкинского комитета – организации, основанной в 1934 году для подготовки юбилея. Лифарь описал свою деятельность в книге «Моя зарубежная Пушкиниана», где глазами непосредственного участника рассказывается о событиях и закулисных интригах. Эта книга является бесценным, хотя и предвзятым, источником для изучения как парижских чествований Пушкина, так и истории русского пушкинизма в целом[209].

Центральный Пушкинский комитет в апреле 1937 года направил Лифарю благодарственный адрес, в котором отмечалась его особая роль в русской эмигрантской культуре и в пушкинских празднованиях:

Так утвердили вы на некоторое время в самом сердце Парижа настоящий Пушкинский Дом, наш русский Пушкинский музей и смогли тем самым открыть и иностранному миру блистательные страницы русского творчества, русского искусства, русской культуры, осененные гением великого русского поэта [Лифарь 1966: 25][210].

«Пушкинский Дом» был назван неслучайно: члены Пушкинского комитета сознательно упомянули учреждение, занимавшееся изучением Пушкина и проведением посвященных ему выставок в СССР – то есть Пушкинский Дом Академии наук в Ленинграде. Имитация советских институций была составной частью эмигрантских мероприятий, посвященных Пушкину и русской культуре. Посетителей «Пушкинского Дома» Лифаря объединяло нечто большее, чем простой интерес к экспонируемым на выставке раритетам. Они оказывались сопричастны к успешно проведенному эмигрантами историко-культурному мероприятию.

Лифарь обладал уникальными качествами, позволившими ему достойно представить Пушкина и Россию Западной Европе при организации парижской выставки 1937 года «Пушкин и его эпоха». Он являлся владельцем целой коллекции связанных с Пушкиным предметов, которые были включены в экспозицию. Среди них были портреты родителей жены Пушкина, миниатюрный портрет самого Пушкина работы Тропинина, печать Пушкина и его «паспорт» – подорожная, выданная для поездки в Бессарабию, а также некоторые личные вещи и несколько рукописей поэта. Именно собирание рукописей привело Лифаря к участию в пушкинских днях, а также к началу собственной литературной деятельности.

Как рассказал сам Лифарь, в его наставнике Дягилеве «сидел “микроб” коллекционерства»: он собирал все, начиная с граммофонных пластинок и заканчивая редкими книгами и рукописями. В конце 1920-х годов Дягилев познакомился с графиней Софией де Торби, покровительницей балета и морганатической супругой великого князя Михаила Михайловича. Эта дама была дочерью младшей дочери Пушкина, графини Натальи Александровны Меренберг. Обиженная на царское правительство за то, что великому князю после заключения брака было запрещено жить в России, леди Торби поклялась, что не только она сама, но и принадлежащие ей письма Пушкина к невесте, Н. Н. Гончаровой, никогда не увидят России. Графиня де Торби собиралась завещать одно из писем Дягилеву. Через несколько месяцев она умерла, Дягилев «стал буквально бредить этим письмом и поставил себе целью иметь его». В конечном счете он добился своего и приобрел у вдовца не одно, а все письма Пушкина. Вскоре Дягилев скончался. Лифарю удалось выкупить дягилевскую библиотеку, в том числе и письма Пушкина к невесте – а вместе с ними он унаследовал также и «микроб коллекционерства» [Лифарь 1966: 26–31][211].

Одной из причин, по которым Лифарь оказался идеальным организатором пушкинских мероприятий, был его статус европейской знаменитости. В течение долгого времени он был членом дягилевской балетной труппы «Ballets Russes» и был широко известен как солист. В мире танца Лифарь был знаменит настолько же, насколько в оперном мире Шаляпин. Сам Лифарь рассказывал о том, что П. Н. Милюков, М. М. Федоров и В. Ф. Зеелер, основатели Центрального Пушкинского комитета, предложили ему возглавить эту новую организацию «как носителю знаменитого русского имени наряду с Шаляпиным и Рахманиновым» [Лифарь 1966: 32]. К 1937 году Лифарь был известен и уважаем европейцами как знаменитый танцовщик, хореограф и руководитель балетной труппы Парижской оперы, он олицетворял собой связь русскоязычного и франкоязычного Парижа. По словам Лифаря, уже в 1934 году он был «признан в какой-то мере как сила, стоящая за троном Международного комитета, и получил задание создавать по всему миру отделения» Пушкинского комитета; число этих отделений в итоге выросло до ста шестидесяти шести [Lifar 1979: 140].

В дополнение к работе в комитете и по организации выставки Лифарь в 1930-е годы занялся литературной и журналистской деятельностью особого рода: его можно было даже считать еще одним начинающим пушкинистом. Статьи Лифаря, посвященные Пушкину и рекламирующие выставку, охотно читались как русскими эмигрантами, так и европейской публикой. Например, статьи, написанные на французском языке для широкой аудитории, были напечатаны в «Figaro Litteraire» (23 января 1937 года) и «Paris-Soir» (7 февраля 1937 года). Заголовки подчеркивали значение столетней годовщины для европейской культуры и для установления международной репутации Пушкина. В статье, напечатанной на первой полосе «Figaro», Лифарь провозглашал, что «Пушкин становится всеобщим поэтом», а в «Paris-Soir» вышла целая полоса со статьей Лифаря, озаглавленная «Празднуется столетие романтического гения – Пушкина», статья имела подзаголовок: «Прожив жизнь, посвященную любви, он погиб на дуэли, защищая честь своей жены» [Лифарь 1966: 73, 87].

Когда Лифарь принялся за написание статей о Пушкине, он обнаружил – как это бывало ранее с писателями-эмигрантами и советскими авторами, – что это совсем не простая задача. Даже профессиональным литераторам и филологам, таким как Ходасевич и Тынянов, сложившийся вокруг Пушкина ореол, мифологизация его образа мешали написать его биографию. Лифарь начал интересоваться Пушкиным и пушкинианой в то самое время, когда Ходасевич, Тынянов и Булгаков работали над биографией поэта. По-видимому, что Лифарю, который, несмотря