Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы - Екатерина Евгеньевна Дмитриева Страница 71

– А вот какую. Так как вы отправитесь по тем местам, где я еще не был, так вы узнаете-с на месте все, как там живут мужички. Где побога<че>, где терпят нужду, и в каком состояньи все. <…> Раскольники там и всякие-с бродяги смущают их. Восстановляют против властей и порядков…[732]

На самом же деле тема староверов у Гоголя появляется вовсе не случайно. Ими Гоголь начинает интересоваться уже с начала 1840‐х годов. Н. М. Языкова он просит в письме от 23 сентября (5 октября) 1843 года из Дюссельдорфа прислать ему труд св. Димитрия Ростовского «Розыск о раскольнической брынской вере». Записи о раскольниках мы находим в записной книжке Гоголя 1841–1844 годов, и они свидетельствуют о гораздо более толерантном отношении к ним самого Гоголя по сравнению с тем, какое он приписал Муразову. Но в особенности интерес его к древлеправославию усиливается в 1846 году, что подтверждают вопросы, которые Гоголь задавал А. О. Смирновой в письме из Рима от 20 февраля (4 марта) 1846 года[733].

Что заставило Гоголя именно во второй половине 1840‐х годов обратиться к теме раскольников? И как эта тема стала ключом, который приоткрывает причины, побудившие его перенести действие поэмы в Сибирь? На это были свои предпосылки, как сугубо биографические, так и социокультурные.

Вспомним, что именно в 1840‐е годы в отношении государства к старообрядцам наступает резкий перелом: после почти столетия относительно терпимого к ним отношения начинаются репрессии, а их деятельность становится объектом расследования различных комиссий. В одной из таких комиссий состоял уже упомянутый выше Иван Аксаков, сын писателя-славянофила Степана Тимофеевича Аксакова, с семьей которого Гоголь особенно тесно общается в 1840‐е годы. Как уже можно понять из предыдущего изложения, семейство Аксаковых принадлежало к числу тех особо чтимых Гоголем лиц, которым он прочитал наибольшее количество написанных им глав второго тома. И главное – это было семейство, которому Гоголь в особенности доверял.

В этом семействе особое место занимал Иван Аксаков. Литературно одаренный и высокообразованный, как и все Аксаковы, он, в отличие отца и своего младшего брата Константина, выбирает не литературный путь, но стезю государственного чиновника и начинает свою деятельность в министерстве юстиции. Как вспоминали о нем люди, его знавшие,

это был новый, только еще начавший тогда развиваться тип чиновника-идеалиста, служившего «делу», а не «лицам», и требовавший одинаково как от своих коллег, так и от подчиненных, точного исполнения закона[734].

Характерно, что именно такого чиновника-идеалиста, своего рода белую ворону на фоне остального коррумпированного чиновничества, выводит во втором томе Гоголь в самом финале поэмы[735]. И, по всей видимости, в этом идеальном чиновнике угадывался, как уже упоминалось выше, именно Иван Аксаков, сам немало размышлявший и писавший о функциях чиновника в России и об уготовленной ему здесь судьбе[736].

А судьба этого «идеального чиновника» представала весьма драматичной. Отказавшись поставить свою подпись на подложном документе, он не избежал преследования властей, вынужден был оставить службу по министерству юстиции и перешел в министерство внутренних дел, которым управлял в те времена граф Л. А. Перовский. Именно Перовский предложил в середине 1840‐х годов опальному Ивану Аксакову заняться изучением раскола и отправил его в Бессарабию. Тщательно изучив раскол, Аксаков высказался в его защиту в ряде статей, чем навлек на себя новое гонение. На вопросы Третьего отделения он отвечал словами, в которых поразительным образом узнается гоголевская интонация:

…цель моя на службе ездить по России с поручениями и изучать ее во всех отношениях, не только по одному предмету возлагаемого на меня поручения[737].

Пережив арест и получив освобождение, Иван Аксаков хлопочет о командировке в Малороссию, но получает назначение в Ярославль – и тоже в связи с делом изучения раскола. В марте 1849 года Иван Аксаков отправляется из Абрамцева в ярославскую командировку, заехав на пути в Москву к Гоголю. С этого времени обращенные к отцу и сестрам письма его полны сведениями о работе комиссии и полученными им впечатлениями о старообрядцах.

Очевидно, что многие из этих писем читались Гоголю – или в присутствии Гоголя. Вспомним, что 1849 год – начало особо интенсивной его работы над новой редакцией второго тома. Поразительные встречаются порой совпадения.

…я сохраняю аккуратно твои письма. Вот так бы надобно было объездить всю Россию (разумеется, не одному человеку), и такого рода описания было бы полезно прочесть вашему министру <…>. Какое разнообразие нашей беспредельной Руси![738] —

пишет С. Т. Аксаков сыну в ответ на его письмо из Пошехонья от 24 сентября 1849 года, в котором были описаны местность и нравы[739] (письмо Сергея Тимофеевича датировано 29 сентября).

И Гоголь словно вторит обоим Аксаковым в письме от 10–18 июля 1850 года, обращенном в том числе к тому самому графу Л. А. Перовскому, под началом которого служил Иван Аксаков («Нам нужно живое, а не мертвое изображенье России…» – см. с. 289 наст. изд.).

Но именно здесь возникает весьма примечательная «интрига», стягивающая в единый узел и гоголевский план духовного просветления и преображения своих героев в продолжении поэмы, и те географические границы, которые этому воскрешению оказываются предопределены, и, наконец, тему раскольников.

За восемь месяцев работы в Ярославской губернии Иван Аксаков сумел в подробностях обследовать не только положение раскольников, но и экономическое положение края. Об этом свидетельствуют сохранившиеся его тетради, наполненные статистикой, песнями, преданиями, рисунками. Среди подготовленных им материалов – статья об одном из ответвлений старообрядцев, именно – секте странников, или, как их в то время называли, бегунов, которую он вскоре публикует под названием «Краткая заметка о странниках и бегунах»[740].

А далее происходит неожиданное (или, наоборот, вполне ожидаемое). Правительство, проигнорировав совершенную И. С. Аксаковым работу, делает конфиденциальный запрос по поводу написанной и читанной на публике поэмы «Бродяга» (отрывки из нее были напечатаны в «Московском сборнике» за 1852 год) и, хотя и не находит в ней ничего предосудительного[741], предлагает ему оставить литературное поприще как «отвлекающее от служебных занятий». Оскорбленный до глубины души Аксаков пишет отповедь министерству и в конце апреля 1851 года подает в отставку и получает ее.

Между тем, как бы ни относиться к реакции министерства, нельзя не признать, что был у него и свой резон. Повесть (точнее, поэма), носившая название «Бродяга», в которой ныне видится первый в России опыт народной русской эпопеи, предваряющий в этом смысле «Кому на