Как читать литературу как профессор. Живое и увлекательное руководство по чтению между строк - Томас Фостер Страница 8

class="p">Как же все это связано с вампирами? Неужели Джеймс верит в призраков и страшилок? Означает ли "Дейзи Миллер", что он считает всех нас вампирами? Скорее всего, нет. Я полагаю, что здесь и в других рассказах и романах ("Священный фонтан" [1901]) Джеймс считает фигуру духа-пожирателя или вампирической личности полезным средством повествования. Из рассказа в рассказ эта фигура предстает в разных обличьях, даже при почти противоположных обстоятельствах. С одной стороны, в "Повороте винта" он использует буквального вампира или одержимого страшилища, чтобы исследовать определенный вид психосоциального дисбаланса. В наши дни мы бы наделили его ярлыком дисфункциональности, но Джеймс, вероятно, видел в нем лишь проблему в нашем подходе к воспитанию детей или психическую ненужность молодых женщин, которых общество игнорирует и отбрасывает. С другой стороны, в романе "Дейзи Миллер" он использует фигуру вампира как эмблему того, как общество - политкорректное, якобы нормальное общество - набрасывается на свои жертвы и поглощает их.

Джеймс также не единственный. Девятнадцатый век был наполнен писателями, которые показывали тонкую грань между обычным и чудовищным. Эдгар Аллан По. Ж.С. Ле Фаню, чьи рассказы о привидениях сделали его Стивеном Кингом своего времени. Томас Харди, чья бедная героиня в романе "Тэсс из рода д'Эрбервиллей" (1891) служит столом для разрозненных голодных мужчин в ее жизни. Или практически любой роман натуралистического направления конца XIX века, где царят закон джунглей и выживание сильнейшего. Конечно, двадцатый век также предоставил множество примеров социального вампиризма и каннибализма. Франц Кафка, последний современник По, использует эту динамику в таких рассказах, как "Метаморфозы" (1915) и "Голодный художник" (1924), где, в изящном перевертыше традиционного повествования о вампирах, толпы зрителей наблюдают, как голодание художника поглощает его. Героиня Габриэля Гарсии Маркеса Инносента Эрендира в повести, носящей ее имя (1972), эксплуатируется и отдается в проституцию своей бессердечной бабушкой. Д. Х. Лоуренс подарил нам множество рассказов, в которых герои пожирают и уничтожают друг друга в волевых поединках на жизнь и смерть, новеллы вроде "Лиса" (1923) и даже романы вроде "Влюбленных женщин" (1920), в которых Гудрун Брангвен и Джеральд Крич, хотя и якобы любят друг друга, понимают, что выжить может только один из них, и поэтому вступают во взаимоуничтожающее поведение. Айрис Мердок - выберите роман, любой роман. Не зря же она назвала одну из своих книг "Отрубленная голова" (1961), хотя "Единорог" (1963) с его обилием фальшивой готической жути прекрасно подошел бы и сюда. Конечно, есть произведения, где призрак или вампир - это просто дешевый готический кайф без особого тематического или символического значения, но такие произведения, как правило, являются краткосрочным товаром, не имеющим особой силы в сознании читателей или на общественной арене. Призраки преследуют нас только во время чтения. Однако в тех произведениях, которые продолжают преследовать нас, фигура каннибала, вампира, суккуба, страшилища снова и снова заявляет о себе, где кто-то усиливается, ослабляя другого.

Вот к чему на самом деле сводится эта фигура, будь то в елизаветинском, викторианском или более современном воплощении: к эксплуатации в ее многочисленных формах. Использование других людей, чтобы получить то, что мы хотим. Отрицание чужого права на жизнь перед лицом наших непреодолимых требований. Ставить свои желания, особенно уродливые, выше потребностей другого. В конце концов, именно так поступает вампир. Он просыпается утром - на самом деле вечером, если подумать, - и говорит что-то вроде: "Чтобы оставаться неживым, я должен украсть жизненную силу у того, чья судьба для меня менее важна, чем моя собственная". Я всегда полагал, что трейдеры с Уолл-стрит произносят по сути то же самое. Я думаю, что до тех пор, пока люди будут вести себя по отношению к своим собратьям эксплуататорски и эгоистично, вампир будет с нами.

 

Если это квадрат, то это сонет

КАЖДЫЙ РАЗ В НЕСКОЛЬКО УРОКОВ я начинаю обсуждение с вопроса о том, в какой форме написано рассматриваемое стихотворение. В первый раз правильным ответом будет "сонет". В следующий раз - "сонет". Хотите угадать, что будет в третий раз? Очень проницательно. В принципе, я считаю, что сонет - это единственная поэтическая форма, которую необходимо знать подавляющему большинству читателей. Во-первых, большинство читателей пройдут через всю жизнь, никогда не занимаясь интенсивным изучением поэзии, в то время как многие поэтические формы требуют глубокого анализа, чтобы быть узнанными. Кроме того, в мире просто не так много вилланелл, чтобы мы могли часто с ними встречаться. Сонет же, напротив, благословенно распространен, его писали во все эпохи, начиная с английского Возрождения, и он остается очень популярным среди поэтов и читателей и сегодня. А самое главное, он имеет свой вид. Другие формы требуют мнемонической помощи. Не нужно обладать большой проницательностью, чтобы понять, что "Sestina: Altaforte" (1909) Эзры Паунда на самом деле является сестиной, но я, например, очень благодарен ему за то, что он обозначил ее форму. Мы бы заметили, что происходит что-то забавное, что он использует одни и те же шесть слов для окончания строк в каждой строфе, но у кого есть название для этого? Мы можем научиться давать название "вилланелла" произведению Теодора Ретке "Пробуждение" (1953), но большинство читателей не носят эту информацию с собой. Да и не нужна она им. Портит ли качество вашей жизни то, что вы не узнаете с первого взгляда что-то вроде рондо? Вот что я подумал. И поэтому, если только эта дискуссия не подстегнула ваши амбиции, я буду придерживаться сонета по одной-единственной причине: ни одно другое стихотворение не является столь универсальным, столь вездесущим, столь разнообразным, столь приятно коротким, как сонет.

После того как я в первый раз говорю студентам, что это сонет, половина из них стонет от запоздалого признания (часто они знают, но думают, что у меня есть тайный замысел или хитрость в рукаве), а остальные спрашивают, как я так быстро это понял. Я рассказываю им две вещи. Во-первых, что я прочитал стихотворение перед уроком (полезно для тех, кто находится в моем или их положении, если подумать), а во-вторых, что я посчитал строки, когда заметил геометрию стихотворения. Что именно? спрашивают они. Ну, - отвечаю я, стараясь использовать момент по максимуму, - это квадрат. Чудо сонета, видите ли, в том, что он состоит из четырнадцати строк и почти всегда написан ямбическим пентаметром. Я не хочу сейчас вдаваться в подробности метра, но достаточно сказать, что в большинстве строк будет десять слогов, а в остальных - очень близко к десяти. А десять слогов в английском языке - это примерно столько