Борис Черкун - Эдельвейсы растут на скалах Страница 28

Люди, послушайте: если б вы только знали, как это здорово — затеряться среди вас! Я об этом даже мечтать не отваживался. Потому не судите меня строго за то, что глупая, счастливая улыбка не сходит с моего лица.

С тех пор, как стал худеть и убедился, что смерть больше не висит надо мной, я постоянно живу в приподнятом, даже праздничном настроении. На что ни посмотрю, невольно думается, что этого для меня уже могло не быть… Но — оно есть!

5

Разыскал общежитие военной академии, а там — и комнату Истоминых.

— Здесь Истомины живут? — спрашиваю невысокую, возмужавшую за эти годы, похорошевшую Валю, Иванову жену. Она в темном синем трико, в розовой коротенькой кофточке, едва сходящейся на высокой груди.

— Да.

— Здравствуйте… Ты — Валя?

— Да. А… вы кто?

— Когда-то Валя тоже на «ты» меня называла.

— Но кто же вы?

— Даю вводную. Вы с Ванькой только поженились. Когда проезжали нашу заставу, Иван зашел ко мне. «Иди, говорит, приглашай Валю, она в кузове сидит». — Замешательство хозяйки доставляет мне удовольствие. — Не успел я подойти к машине, как ты говоришь: «А я тебя знаю. По фотокарточкам, и Ваня о тебе…»

— Так вы Макар? — она чуть побледнела. — А… — и запнулась. — Ни за что бы не узнала… с тросточкой…

— Я тебя тоже сначала не узнал. Тогда ты была худенькая, тоненькая. А сейчас такая представительная.

Валя приглашает в комнату.

— Будешь «выкать» — не буду с тобой разговаривать. Вот так.

— Да я как-то привыкла со всеми.

— А со мной отвыкай. Ванька где? Я приехал ругаться с ним.

— Должен бы уже прийти. Наверно, негодник, зашел в «Военную мысль» — это мы тут неподалеку кафе называем, наши мужья любят туда заглянуть. Но он должен скоро прийти. Извини, у меня на кухне тоже решается проблема.

Оставшись один, с интересом осматриваюсь: маленькая комнатушка, стол, два стула, диван-кровать, телевизор. И книги. Художественные, кое-что из военной литературы, а то все медицинские: по терапии, фармакологии.

Валя возвращается с кухни, накрывает на стол.

— Когда Иван заканчивает академию?

— Через три года. И я тоже. Медицинский.

— Молодцы, ребята. Между прочим, я тоже думаю двинуть в медицину.

— Иван часто тебя вспоминал. Все говорил: «Макар — это человек». Как он обрадуется! — Валя расставляет тарелки, достает из шкафа, вделанного в стену, рюмки, протирает их полотенцем, раскладывает вилки. — И потом, уже на границе, рассказывал: «Макар, говорит, был для меня как старший брат: и поругает, и позаботится, заступится, даст совет». Я так хохотала, когда он показывал, как ты взял его за шиворот и заставлял нюхать цветы на яблоне, да еще приговаривал: «Нюхай, чахотка городская, а то, кроме хлорки да бензина, и запахов никаких не знаешь». Представляю!.. Он очень любит цветы.

А вот и сам Иван. Отворил дверь — и застыл в изумлении, хлопая ресницами.

— Мака-ар…

Мы бросаемся друг к другу, Иван на радостях тискает меня. Я предупреждаю:

— Осторожней.

— А я иду по коридору, а мне один мальчик говорит: «Дядь Вань, а к вам дядя Макар приехал», — заакал Ваня. — А я иду и думаю… Понимаешь, мы написали тебе, а письмо вернулось. Думали, если жив, уехал домой — напишешь. А письма нет и нет… А ты — вот он!

Так вот почему Валя растерялась!

— А мы тогда погоревали, посочувствовали Дине. Кстати, а где она? Почему вы не вместе?

— Улетела пташка. Потому и не писал.

Ваня сразу осекся.

— А меня многие уже хоронили. Да, видишь, жив курилка!

Валя приглашает к столу.

— Сын как? — осторожно спрашивает она.

— Плохо. Хуже некуда. Т о т  усыновил…

— И ты согласился? — рыкает Ваня. — Да я бы! — Тут Валя одергивает его незаметно, и он умолкает.

Я не в состоянии отвечать. Только старательно тыкаю дрожащей вилкой в хлебную крошку и никак не могу ее наколоть.

Наступает тягостная тишина.

Иван разливает по рюмкам вино. Я отказываюсь: нельзя. Хозяева пьют за мое здоровье. Мало-помалу разговорились… и засиделись до глубокой ночи. А им завтра на занятия.

…Мне не спится. Рядом сердито, по-стариковски кряхтит холодильник, затихает, снова начинает бормотать. Неслышный вечером будильник сейчас неумолимо четко, с легким звоном сбрасывает мгновенья, каждое тут же становится прошлым, прошлым, прошлым.

Я лежу и думаю о том, что больной, как и солдат в бою, погибает не только за себя. Гибель Медынцева явилась предтечей моего спасения. Я обязан Медынцеву жизнью. Ариану Павловичу и ему. А я, в свою очередь, открыл дорогу к спасению Боровикову и другим, кого ждала неминуемая смерть. И выходит, что все мы обязаны своим спасением Медынцеву… Ничто не уходит бесследно: ни одна человеческая жизнь, ни один поступок — подлый он или прекрасный.

Кажется, почти и не жил еще на свете, а уже познал, что такое борьба, борьба не на жизнь, а на смерть. И еще я знаю, что такое подъем по тревоге — и уже через минуту ты несешься на коне в темень, дождь, ветер, слякоть. Я этого никогда не забуду, потому что это было со мной и со мной осталось.

Но что значит прошлое, если оно не подтверждается настоящим и будущим? Если жить одним прошлым без настоящего, без будущего — жизнь снова потеряет смысл. А будущее не сулит легкого пути. Впереди — новая борьба.

Засыпаю под утро.

Мне снова снится тревожный топот копыт…

Послесловие

Моя повесть построена на автобиографическом материале. За перо я взялся не потому, что решил в люди выбиться, и не потому, что, оказавшись инвалидом, я должен был чем-то заняться. Нет. Дело в том, что за последние годы, долгие годы болезни, у меня накопились определенные наблюдения, размышления, незабываемые встречи и… потери. Многое из того, что довелось увидеть в больнице, не соответствовало моим представлениям об этой стороне жизни, представлениям, кстати говоря, исходящим из книжных впечатлений.

Однако в больнице я увидел все тот же сложный человеческий мир, правда, мир своеобразный. Наблюдая отношение новичков к болезни, к операции, я задумывался над тем, почему многие из них испытывают панический страх, когда воля часто бывает абсолютно парализована. И над тем, как многие больные постепенно избавлялись от страха и на вторую операцию шли смелее!

К сожалению, далеко не для каждого борьба с болезнью оказывается по плечу. И очень важно помочь таким людям поверить в свои силы, вызвать желание непременно победить. Эта повесть моя о сопротивляемости обстоятельствам и взаимоотношениях больного и врача.

Мой герой, Макар Овчаров, попадает в беду, не успев пройти житейскую школу. Однако здесь не стоит проводить аналогий с известными литературными героями, ибо ради того, чтобы сделать это, не было бы смысла браться за перо: каждый герой в жизни и персонаж в литературе слишком индивидуальны. В художественном произведении особенно необходимо выявить эту индивидуальность личности. Другое дело, насколько в самой жизни важно сохранить принципы этих героев.

Человеку часто надо лишь помочь поверить в себя — ведь обычно человек слаб не потому, что он в принципе не может быть иным, а потому, что он не верит в свои силы. Герой этой повести не был на фронте, не воевал и не ловил шпионов, он жил обычной жизнью, пока наступившая болезнь не сделала его, Макара Овчарова, бойцом, которому и в болезни отступать было так же невозможно, как и перед любой другой опасностью, перед любым врагом. Макар пробудил в себе силы для иной, новой жизни, оказавшись в кольце многотрудных бытовых обстоятельств. Изображая эту новую жизнь, мне хотелось избежать показа ложной бутафории быта: все было гораздо сложнее в этой борьбе за право на собственное слово после многочисленных коллизий в стенах больниц и за их пределами. Оттого и вся дальнейшая жизнь Макара после операции есть следствие раз и навсегда выбранной им жизненной позиции, без которой трудно осознавать себя человеком. Неожиданно для меня Макар оказался философом — моего героя заинтересовала диалектика естествознания. Пришлось серьезно заняться науками: философией, математикой, физикой, теорией относительности, проблемами логики, мышления и познания… Так что просто романа о любви не получилось. Обычно автор лепит судьбу своего героя, а у меня вышло так, что будущий герой книги стал над автором. Макар решил выяснить, в какой мере человеку, не имеющему специального образования, доступна информация, добытая наукой, и как он может реализовать полученную таким образом информацию. Важно было также выяснить для себя вопрос о самостоятельном мышлении в выборе темы, литературы для собственного духовного роста, роста человека, на которого не давит ничто: ни начальство, ни мнение руководителя группы, ни материальная заинтересованность, ни продвижение по службе и т. д. Оценка же результатов — по конкретному продукту мыслительной деятельности. А мыслить всегда означало — существовать! В этом и основная идея моего повествования, являющегося доверительным разговором с читателем о пережитом.