Борис Черкун - Эдельвейсы растут на скалах Страница 4

— Макар, не надо меня пугать. — Наш диалог неожиданно стал обрастать колючками. — Я тебе не Надя Топоркова. В торговый техникум я бы давно могла поступить.

Дина напомнила о Наде Топорковой, и в памяти моей промелькнули, словно кадры кинохроники, события, о которых я не любил вспоминать…

…Дружили мы с Надей с детства. У Топорковых меня принимали, как родного сына. Через нас, детей, подружились и родители. Между семьями были уже почти родственные отношения. Для всего села наш будущий брак считался вопросом решенным.

…Окончен десятый класс. Я поехал поступать в пограничное училище, Надя — в Одессу, в медицинский. Писала, что в институт не прошла, поступила в торговый техникум.

После первого курса приехал домой в отпуск. Вечером — скорей на танцы, повидаться с одноклассниками. И повидался… Там была Надя. С мужем. Мы приехали в один день.

А за неделю до отпуска получил от нее письмо. Нормальное, ласковое письмо… Пригласила меня на «дамский вальс».

— А как же письма? — спросил я.

— Мне было жалко тебя…

Вальс продолжался, но я подвел Надю к мужу и ушел домой. У меня было такое состояние, будто Надя выкрала у меня хрупкое, хрустальное и хряпнула это хрустальное о бетонный пол танцплощадки. От прежнего чувства к ней не осталось ничего. Сразу. Вдруг. Только пустота в груди, словно оттуда вынули что-то, а свободное пространство забыли заполнить, Надя для меня стала чужой. Более чужой, чем просто незнакомые люди.

Сейчас, с расстояния пяти лет, я понимаю, что наша с Надей история не уникальна. Но если она происходит именно с тобой, то оставляет в душе след.

Вот и тогда, на зеленом плоту посреди реки, я слушал Дину и не мог не сравнивать ее с Надей. Как странно: учились две девчушки в одном классе, их воспитывали одни и те же педагоги, а они оказались такими непохожими… В мой язык вселился бес, я дразнил Дину, скептически отзывался о ее романтических планах, но мне очень хотелось — мне нужно было! — чтобы Дина не сдавалась. И она не сдавалась! Щеки ее раскраснелись, прищуренные глаза готовы были испепелить меня, в ответ она палила по-детски задиристыми доводами.

— Макар, да ты нахал! — спохватилась она наконец. — А сам-то ты почему…

— Я — мужчина. А удел женщины — мед, пед или…

— Я сейчас тебя побью! — И крепкие кулачки Дины забарабанили по моей спине. Я дернул ее за косы, она вцепилась в мою шевелюру, и между нами началась борьба. Куга под нами расползлась — пронзительный Динин визг полетел, перекатываясь, над величаво-сонным покоем плеса, — и мы очутились в воде, хохоча, как оглашенные.

С реки ушли, когда село солнце. Пастух уже пригнал стадо, коровы разбрелись по селу. Черный бугай с кольцом в носу остановился у штакетника и, басисто ревя, рыл копытом, вырывая с корнем траву и бросая ее высоко вверх. Вокруг бугая — облако пыли. Девочка лет двенадцати медленно ехала на велосипеде, правя одной рукой, и погоняла хворостиной рыжую однорогую корову.

Мы пошли по домам. Договорились увидеться на танцах…

…Сейчас даже смешно вспоминать. В наших отношениях было еще так много детства, школярства. Уже не дети, но еще и не взрослые… А вообще-то этот, инфантильный, что ли, тон наших отношений исходил от Дины. Когда встретил Аленушку, мне было всего восемнадцать, но с нею было совсем по-другому…

Вспомнил Аленушку — и сразу светлей стало на душе.

После истории с Надей Топорковой я стал даже немного циником. На какую ни посмотрю, невольно думаю: «И ты, наверно, такая же…» Так продолжалось, пока не встретил Аленушку. Она помогла мне увидеть, что не все — Нади…

…Был декабрь. Я бесцельно бродил по вечерней Алма-Ате. До конца увольнения оставалось еще часа три. Весь день моросил дождь, даже снежок пролетал, а к вечеру с неба сеять перестало, но было пасмурно. На мокром асфальте отражались огни фонарей, светящихся окон, фар автомобилей. На тротуарах — редкие прохожие. Остановился трамвай, из него вышло несколько человек. Последней показалась женщина со спящим ребенком на руках и с чемоданом, ей подали еще большую дорожную сумку. Женщина стояла в растерянности, не зная, как ей быть. Я подошел:

— Давайте помогу.

Она облегченно вздохнула:

— Вот спасибо… Здесь не очень далеко.

Она была такая молоденькая, совсем еще девчушка. Хрупкая, беспомощная какая-то…

Вошли в подъезд, поднялись на третий этаж. Женщина остановилась у одной из дверей, но сразу позвонить не решалась. Она почему-то очень волновалась. Даже как будто боялась. Оглянулась на меня, словно искала поддержки. Наконец, тяжело вздохнув, нерешительно нажала кнопку звонка. Кто-то в шлепанцах подошел к двери, щелкнул замок, дверь медленно отворилась. На пороге стояла пожилая женщина с широким неулыбчивым лицом, в просторном цветастом платье, она сразу нахмурила брови и вместо приветствия сказала язвительно-сурово:

— Явилась, — медленно окинула гостью сердитым взглядом, повелительно кивнула: — Заходи.

Женщина с ребенком вошла. Я — за нею.

— Ну, здравствуй, — все так же неласково сказала хозяйка.

— Здравствуй, мама, — тихо ответила дочь. Они холодно обнялись, поцеловались: соблюли обычай.

— Я тебя, Альбина, предупреждала. Не послушалась мать. Помнишь, я тебе говорила: не выходи за этого прохиндея. А вышла — так живи! Теперь нечего бегать туды-сюды. И не оправдывайся! — остановила она дочь, которая хотела что-то сказать. Та все еще держала спящего ребенка на руках. — И не жалуйся. Иди, положи Иришку-то, чего стоишь.

Они ушли в комнату. Мне и оставаться так долго неловко, и не проститься неудобно.

Через минуту Альбина вышла и тихо сказала:

— Прошу вас, не уходите… — А глаза договаривали: «А то она меня съест». И продолжала уже громко: — Раздевайтесь, сейчас чай пить будем.

Я снял шинель.

— Думаешь, спасешься, если он здесь сидеть будет? Не сегодня — так завтра, не завтра — так послезавтра, а устрою я тебе прочухранку. Что ж это он такое нафордыбачил?

— Мама, пожалуйста, только не сейчас, — взмолилась Альбина. Она немного похожа на мать, но черты лица мягкие. Большие глаза смотрят пугливо, губы еще совсем детские, пухлые, но грустные, уставшие. Худенькая, лопатки так и ходят под кофточкой.

— Ладно, занимай своего спасителя, а я соберу ужин, — сказала мать и ушла.

Альбина чувствовала себя неловко, не знала, о чем говорить, чем занять меня, и в то же время старалась держаться поближе, точно ей грозит опасность. Про себя я назвал ее Аленушкой. Я понимал, чувствовал, что ей сейчас очень плохо — она была похожа на затравленную собаками козочку Мне хотелось сделать что-то такое, от чего бы разгладились на ее лице скорбные складки, чтобы на детских губах заиграла беззаботная улыбка. Но я не знал, как помочь ей.

…Если б не Аленушка, может, и мимо Дины прошел бы. Они чем-то даже похожи, Дина и Аленушка. Мне хотелось, чтобы с Диной у меня было, как с Аленушкой, вернее — как могло бы быть с нею…

…Я каждый день встречал Дину, все свободное время мы проводили вместе. Дина много расспрашивала о границе, о жизни на заставе. Я рассказывал. Рассказывал и о том, как неустроенно живут там семьи, намеренно сгущая краски, а Дина с жаром возражала, что такой жизни можно только позавидовать.

Я уже не представлял, как буду там один, без Дины… К концу отпуска сыграли свадьбу и уехали на границу. На заставе у нас и Сергей родился.

Все положенные сроки Дина переходила дней на двадцать. И вот однажды вечером пришла в канцелярию.

— Макар, кажется, начинается… Я боюсь.

Капитан отпустил меня, хотя дел на заставе вечером невпроворот.

Помню, тогда ровным счетом не знал, что предпринять, как помочь Дине. Она потом сама несколько раз посылала меня позвонить, но тут же звала обратно.

Взглянул на часы: первый час ночи. А вдруг роды начнутся здесь, без врача? Или в дороге? Как же я не догадался хотя бы жену капитана позвать?

Привел жену начальника заставы. Они с Диной пошушукались, и капитанша сказала, чтобы вызывал машину.

Машина пришла минут через сорок. Военврач привез акушерку из поселковой больницы. Дину тут же увезли.

А меня капитан отправил на границу проверять службу нарядов.

…На заставу возвратился на рассвете. Меня встретил часовой. Он взял под козырек и отрапортовал:

— Товарищ лейтенант, за время вашего отсутствия у вас родился сын! Вес три шестьсот пятьдесят, рост пятьдесят два сантиметра. Ваша жена чувствует себя хорошо. Поздравляю с сыном!

Капитан разрешил поехать в роддом. Я вскочил на коня и помчался. До поселка было километров двадцать.

По дороге удивлялся: родился сын, а я почему-то не думаю о нем. Пытался мечтать, каким станет он, куда вырастет, — тоже ничего не получилось… О Дине вспомню — сразу теплее становится в груди. А про сына подумаю — в душе ничего не шевельнется. Собственно, я и не представлял, как можно любить то, чего ни разу не видел, о чем не знал ровным счетом ничего.