Сергей Нечаев - Александр I. Самый загадочный император России Страница 18

Генерал М.И. Богданович пишет о Барклае-де-Толли:

"Давно уже он уверен был в необходимости отступать для ослабления неприятельской армии, и это убедительно доказывается словами, им сказанными знаменитому историку Нибуру в то время, когда Барклай, будучи ранен в сражении при Прейсиш-Эйлау 1807 года, лежал на одре болезни в Мемеле. "Если бы мне довелось воевать против Наполеона в звании главнокомандующего, — говорил тогда Барклай, — то я избегал бы генерального сражения и отступал до тех пор, пока французы нашли бы вместо решительной победы другую Полтаву".

Нибур тогда же довел слова Барклая де Толли до сведения прусского министра Штейна, который сообщил их генералу Кнезебеку, а Кнезебек — Вольцогену и Фулю".

Это свидетельство М.И. Богдановича имеет принципиальное значение, и есть смысл разобраться, откуда авторитетный военный историк взял эту информацию. Сам он ссылается на "Мемуары" французского генерала Дюма, опубликованные в Париже в 1839 году.

Гийом-Матьё Дюма, родившийся в 1753 году, был потомственным дворянином. В феврале 1805 года он получил чин дивизионного генерала, участвовал в сражениях при Ульме и Аустерлице, в марте 1806 года стал военным министром при неаполитанском короле Жозефе Бонапарте, а когда тот занял испанский престол, вместе с ним покинул Неаполь и в июле 1807 года стал военным министром Испании.

Как видим, генерал Дюма был человеком весьма серьезным, и допустить какую-то непроверенную информацию с его стороны крайне сложно. Вот дословно что он пишет в своих "Мемуарах":

"Я узнал, что государственный советник Нибур, сын знаменитого датского путешественника, с которым я познакомился во время пребывания в Гольштейне, находится в Берлине. Я поспешил пойти увидеть его; а так как мы заговорили о предстоящей войне против России и о догадках, которые можно было бы сделать относительно наступательных планов императора Наполеона, он мне сказал, что с тех пор, как он узнал о том, что генерал Барклай-де-Толли стал главнокомандующим русскими армиями, он не сомневается, что тот будет реализовывать план оборонительной кампании, который он представил во время Тильзитского мира <…>. Нибур провел три месяца в Мемеле в близких отношениях с Барклаем-де-Толли, который, будучи тяжело ранен при Эйлау, был перевезен в Мемель, куда перебрался двор Пруссии. Нибур отлично запомнил все детали этого плана комбинированных отступлений, которыми русский генерал надеялся завлечь великолепную французскую армию в самое сердце России, даже за Москву, истощить ее, удалить от операционной базы, дать ей израсходовать свои ресурсы и оборудование, а потом, управляя русскими резервами и с помощью сурового климата, перейти в наступление и дать Наполеону найти на берегах Волги вторую Полтаву. Это было страшное и очень верное пророчество; оно мне показалось таким позитивным и таким важным, что, едва присоединившись к генеральному штабу, я тут же поведал о нем князю Ваграмскому. Я не мог сомневаться, что он не доложит об этом императору, но со мной об этом больше не говорили".

Поясним, что упомянутый Нибур — это Бартольд-Георг Нибур, родившийся в Копенгагене и привлеченный в 1806 году министром Штейном на прусскую службу. А князь Ваграмский — это маршал Луи-Александр Бертье, неизменный начальник генерального штаба Наполеона.

Как видим, генерал Дюма избегает принятых в мемуарах формулировок типа "по слухам…" или "рассказы вали, что…", а называет конкретные имена людей, и это все были люди весьма ответственные и не склонные к фантазиям. В связи с этим довольно спорным выглядит мнение историка В.М. Безотосного, который пишет:

"Мнение Дюма — мемуариста — носит легендарный характер, и как свидетельство, полученное из третьих рук (Барклай — Нибур — Дюма), должно быть взято под большое сомнение. Даже если такой разговор имел место, то одно дело — частное мнение командира бригады, не несущего ответственности за свои слова, коим был Барклай в 1807 году, и совсем другое — план военного министра, принятый после серьезного анализа всех деталей обстановки и трезвой оценки последствий".

Да, в 1807 году Барклай-де-Толли был простым генерал-майором, но после этого, как мы уже знаем, у него был богатейший опыт боевых действий в Финляндии. Там противник, ведя настоящую "скифскую войну", настолько измотал русских бесконечными отступлениями и нападениями партизан, что Михаил Богданович, став военным министром, твердо решил использовать этот опыт в борьбе с Великой армией Наполеона. И произошло это именно "после серьезного анализа всех деталей обстановки и трезвой оценки последствий". В этом вообще можно не сомневаться, так как Барклай-де-Толли всегда все делал только после серьезного анализа и оценки последствий.

В любом случае еще в мае 1811 года император Александр так разъяснил свое отношение к предстоящей войне послу Франции в России Арману де Коленкуру:

"Если император Наполеон начнет против меня войну, то возможно и даже вероятно, что он нас побьет, если мы примем сражение, но это еще не даст ему мира <…>. За нас — необъятное пространство, и мы сохраним хорошо организованную армию <…>. Если жребий оружия решит дело против меня, то я скорее отступлю на Камчатку, чем уступлю свои губернии и подпишу в своей столице договоры, которые являются только передышкой. Француз храбр, но долгие лишения и плохой климат утомляют и обескураживают его. За нас будут воевать наш климат и наша зима".

И вот теперь русские армии, как и планировалось, отступали, избегая генерального сражения. Продолжая отступление, 1-я и 2-я Западные армии, несмотря на все усилия Наполеона, сумели соединиться 22 июля (2 августа) в районе Смоленска. Там Наполеону был дан большой бой, после чего русские оставили горящий город и продолжили отход на восток. Замысел Барклая был единственно верным на тот момент, но отступление уже давно вызывало недовольство в рядах русских солдат и офицеров.

К сожалению, покидая в свое время армию, Александр не назначил единого командующего русскими армиями, что привело к возникновению конфликтной ситуации между Барклаем и князем Багратионом.

А.Н. Архангельский оценивает это так:

"Александр I поступил безобразно, когда, покидая 6 июля войска, оставил вакантным место единого главнокомандующего тремя русскими армиями[7]. На Барклая, который стоял во главе самой крупной из них, был военным министром и автором самой идеи единого главкома, все стали смотреть как на основного претендента. А значит — как на виновника отступления, в котором видели тогда не гениальный тактический маневр, но постыдный стратегический просчет <…>. Но никакой реальной власти государь Барклаю не предоставил; и чего стоили после этого слова из личного письма полководцу: "Я передал в ваши руки, генерал, спасение России"?

…Иди, спасай <…>.

Вновь приближенному досталась роль громоотвода <…>.

Знал Александр Павлович об умонастроениях "русской партии" во главе с Петром Багратионом?

Несомненно.

Мог предвидеть, что Барклаю припишут в лучшем случае недостаток патриотизма, в худшем — подготовку измены?

Должен был!"

В результате все 42 дня, прошедших с момента отъезда императора, русские армии находились без главнокомандующего, и лишь после оставления Смоленска Александр призвал в армию М.И. Кутузова, назначение которого главнокомандующим состоялось 5(17) августа 1812 года.

Великий князь Николай Михайлович отмечает, что "Александр не любил Михаила Илларионовича, не забыв ему Аустерлица, и мало уважал его как человека", а посему назначил его не он сам, а специальный Чрезвычайный комитет под председательством графа Н.И. Салтыкова. Сам император лишь утвердил потом постановление этого комитета.

М.И. Кутузов прибыл в действующую армию, подбодрил солдат, заявил, что с такими молодцами отступать невозможно, и… приказал продолжить отступление.

Наполеон был в бешенстве, ибо генеральное сражение, о котором, он так мечтал, у него случилось лишь 26 августа (7 сентября) в районе села Бородино, что в 120 километрах от Москвы. Сражение длилось целый день. Наполеону ценой огромных потерь удалось захватить все русские позиции, но он не добился главного — не уничтожил русскую армию, которая как ни в чем не бывало продолжила отступление.

В результате 2 (14) сентября наполеоновский авангард вошел в оставленную русскими Москву, но и это ничего, по сути, не изменило. Армия Наполеона таяла на глазах, проблемы с подвозом припасов становились все более и более острыми, русские постоянно получали подкрепления, а сам город вдруг запылал и через несколько дней оказался полностью уничтоженным огнем. К тому же начала портиться погода, и Наполеон вдруг понял, что с падением Москвы война для него не только не закончилась, а, напротив, началась с новой силой и уже в совсем других условиях.