Юрий Липовский - Самоцветное ожерелье Гоби Страница 3

— Дза! — смеясь похлопал меня по плечу генерал.

— А вот теперь скажи, геолог, из какого камня сделана эта штука? Мне говорят, что и камень, и работа — все китайское. Так ли это?

Вопрос был, как говорится, на засыпку, ошибиться было нельзя.

Розово-красный цилиндрический колпачок был сделан из коралла, весьма почитаемого в Монголии и поступавшего сюда из Китая. А вот сам флакончик был выточен из агата, в котором застыло желто-зеленое море с грядами пенящихся волн, надвинувшихся на черную полоску берега. И снова мне показалось что-то знакомое, уже виденное ранее в камне, из которого была сделана генеральская табакерка. Да, это агат! Я узнал тебя, агат Их-Джаргалана!

— Их-Джаргалан! Это точно! — подтвердил своим глухим баритоном дарга Мунхтогтох, один из первооткрывателей этого месторождения.

— О-о! Прекрасно! — воскликнул генерал. — Мне очень приятно держать в руках табакерку из родного камня. Ведь я уроженец Гоби! А теперь приглашаю всех вас к себе — посмотреть остальные мои табакерки.

Вскоре визит состоялся.

В небольшой скромно обставленной квартире генерала самым примечательным оказались табакерки, лежавшие на одной из полок книжного шкафа. Это была настоящая маленькая коллекция табакерок самых разных размеров — от миниатюрных женских до весьма крупных, размером до 10 см. Все они имели форму флакончиков со спокойными простыми линиями, подчеркивавшими естественную красоту камня, из которого они были выточены. На наружных поверхностях двенадцати табакерок, стоявших отдельно, отчетливо проглядывали резные рельефные изображения двенадцати животных, соответствующих двенадцатилетнему циклу монгольского бытового календаря. На других табакерках был изображен криволинейный геометрический узор — излюбленный монгольский знак улзий (счастье) в окружении лепестков лотоса, символизирующих благородство мыслей и поступков человека. Ярко выраженные национальный орнамент и символика убедительно свидетельствовали о том, что это создание старых искусных дарханов,[2] один из замечательных видов прикладного народного искусства.

Коллекция была интересна и в отношении подбора исходного материала — самоцветов. В основном это был унгут мана — цветной агат, однотонный или пестро-окрашенный халцедон. Были табакерки также из сравнительно мягкого золотисто-желтого поделочного камня — манаха (агальматолита), зеленого толигора (змеевика) и белого гантига (мрамора). Все камни, за исключением неизменных коралловых колпачков, были монгольского происхождения, более того, по заверению Мунхтогтоха все они были из гобийских месторождений.

Мое внимание привлекла своей необычностью отдельно стоявшая табакерка: в резко изогнутых, как бы вздыбившихся, коричневых полосах и пятнах на буро-желтом фоне было что-то звериное, казалось, что это тигр, замерший перед прыжком.

— Это халтар мана, излюбленный монгольский агат, — поймав мой взгляд, заметил Мунхтогтох.

— Этот «тигровый агат» тоже из Гоби, с месторождения «Далан-Джаргалан» — соседа Их-Джаргалана.

— Эту табакерку, — сказал проникновенно генерал, — я пронес через две войны. Она была со мной на Халхин-Голе в тридцать девятом, с ней я прошел со своими кавалеристами памятный путь через Гоби в Хинган. Вы видите на табакерке голову тигра? А я родился в год тигра, стало быть, это мой камень — талисман!

Но не только табакерки интересовали генерала; на полках и письменном столе стояли обычные необработанные камни — агатовые жеоды, «каравай» базальтовой лавы, штуф белого мрамора и многое другое.

Да, генерал любил камень. Камень будил в нем воспоминания, отвлекал от нерадостных мыслей и помогал забыть на время о ноющих ранах и натруженном сердце.

— Завидую я вам, ребята, — сказал генерал.

— Хорошая у вас профессия — интересная, нужная людям и самая «неутомимая» — ведь вы всю жизнь работаете на природе и черпаете у нее силу. А я вот заточен здесь, в каменном мешке, — врачи не выпускают на волю. Но ничего, немного вот подлечусь, окрепну и сбегу в степь. Нет для монгола большей радости, чем конь и степь. В привольной степи, сев на любимого скакуна, монгол меняется на глазах: исчезают его спокойствие и медлительность, разом вскипает в нем кровь предков — лихих воинов. И он весь отдается безудержной гонке навстречу бьющему в лицо ветру, навстречу своей радости или гибели — все равно! У нас в народе говорят, что лучше умереть на скаку, чем жевать свой пенсион в стойле.

…Через несколько месяцев, наполненных напряженной экспедиционной работой и яркими впечатлениями, мы возвратились с «крыши Монголии», Хангая, на свою базу — в Улан-Батор.

Город встретил нас ярким, но холодным солнцем и чистым бодрящим горным воздухом. Приветливо зеленели лиственницы на склонах священной горы Богдо-Ула, но кое-где уже проглядывали багряно-желтые краски наступившей осени.

Осень в монгольской столице была дивной, но она прошла мимо нас, занятых подготовкой к предстоящей поездке в теплые края — в Гоби.

В день отъезда на нашей базе появился генерал, как всегда гладко выбритый и в полной парадной форме.

— Счастливого вам пути, геологи! — напутствовал он нас. — И, как говорили в старину кочевники, пусть ваш конь выберет самый верный путь!

Пожимая на прощание крепкую жилистую руку старого ветерана, я спросил его: «Что Вам привезти из Гоби?».

— Дза! — воскликнул он. — Привези веточку караганы или золотого дерева. Нет, лучше всего — чулууны цэцэг — окаменелые цветы. Так с детства мы называли разноцветные камешки, ими щедро усеяна наша Говь. Скоро сам увидишь!

Вот это и есть Гоби

Все дальше и дальше на юг уводила нас бегущая змейкой грунтовая дорога. Остались позади изумрудные сопки Хэнтэя и голубой Керулен. Впереди расстилалась бескрайняя, усеянная камнями равнина с редким стелющимся по дымчато-желтой земле кустарником. По ее краям тянулись цепочки сине-фиолетовых сопок, таявших в прозрачной синеве неба. Солнце еще только всходило и окрашивало вершины сопок ярким палевым цветом, как на полотнах Рериха. Изредка на склонах гор мелькали отары овец, а у их подножий белели стайки юрт — и снова нас окутывал безлюдный и необъятный простор. Вот и сбылась моя мечта: я находился в великой и загадочной Гоби!

Сейчас, спустя много лет, если меня расспрашивают о Монголии, о том, что мне больше запомнилось в ней, я почему-то сразу вспоминаю Гоби. Это всегда озадачивает непосвященного: неужели в Монголии нет ничего лучше пустыни? Ведь с пустыней обычно ассоциируются безжизненная равнина, раскаленные пески, исступляющая жажда и тревога перед неизвестностью. При слове «пустыня» на память обычно приходят Сахара или Мохаве в Калифорнии со зловещей Долиной Смерти с рекордной жарой в 57°. Да и наши Каракумы далеко не подарок природы — перед глазами сразу встают неизменные барханы, унылая цепочка верблюдов, затаившиеся в песках змеи и прочая нечисть.

Иное дело Гоби! Она мало похожа на все известные в мире пустыни. Да и можно ли вообще называть пустыней эту каменистую высокогорную равнину, приподнятую на высоту 1200 м над уровнем моря? Нет, Гоби — не безжизненная пустыня, в ней почти нет песков и много камня — это и плоские хребты, и одиночные причудливой формы скалы, и каменные россыпи. А местами Гоби похожа на травянистую степь с удобными пастбищами для скота или на саванну с рощами ветвистых коренастых и твердых, как камень, деревьев — хайлясов. В этих безлюдных первозданных районах Гоби до сих пор бродят бесчисленные стада диких животных — джейранов, горных баранов-архаров, горных козлов — янгиров и куланов.

В Монголии немало красивых мест, природа ее исключительно щедра и разнообразна, и все же самое сильное, самое яркое впечатление оставляет именно Гоби. Монголы называют ее иначе — Говь. И под этим коротким и звучным, как летящая стрела, словом они подразумевают полупустынную степь. Учитывая же многоликость этой великой полупустыни Азии, для полной характеристики составляющих ее участков они добавляют к слову «Говь» второе определяющее название. Так появились на картах Южная, Восточная, Черная, Палевая Говь и многие другие — всего монголы выделяют 33 разные Гоби.

Наша машина без устали накручивала километры по черной щебнистой равнине. Вокруг уже не было ни куста, ни травинки — один только черный колючий базальтовый щебень, гулко стрелявший в поддон машины.

Открывшийся передо мной дикий и безжизненный ландшафт мог бы показаться тоскливым и, возможно, даже зловещим, если бы не дорога. А дорога в Гоби особая: она пульсировала в казавшейся мертвой земле, словно живой ручеек, куда-то уводила в сторону и неожиданно вливалась в другую дорогу. Дороги, как ручейки, то сходились в единое русло, то снова разбегались в разные стороны, не встречая на своем пути никаких преград. И от этих пульсирующих дорог земля не казалась больше безжизненной. Дорога ободряла душу, она наполняла ее ожиданием чего-то неизведанного, каких-то чудес, с которыми всегда встречаешься в путешествиях.