Андрей Пунин - Архитектура Петербурга середины XIX века Страница 8

Романтическое увлечение средневековьем из чисто литературной сферы стало переходить в сферу дворянского быта, формируя своего рода моду на «готический вкус». В аристократических салонах разыгрывали «живые картины» на сюжеты «из Вальтера Скотта» в соответствующих исторических костюмах. Готические мотивы в 1820-1830-х годах появляются в интерьерах петербургских особняков — обычно в виде отдельных предметов и деталей: ширм, шкафчиков, оконных переплетов и т. д., но порой и в виде целых «готических» комнат.

В 1829 году художник Федор Брюллов, старший брат знаменитого живописца Карла Брюллова, писал своему второму брату Александру, пенсионеру Академии художеств, будущему видному архитектору:

«В Петербурге входит в большую моду все готическое. В Петергофе маленький дворец выстроен для императрицы Александры Федоровны в готическом вкусе, в Царском Селе — ферма; теперь граф Потоцкий уже сделал столовую готическую и все мебели, и тому следуют уже все господа и рвутся за готическим… У Монферрана есть одно окно вставлено и на него смотреть приезжают разиня рот, как на чудо… Монферран ценит свое окно в 1300 (рублей). Следственно ты можешь себе представить, на какой ноге gotique»[39].

В первой половине 1820-х годов архитектор О. Монферран создал в Екатерингофском парке комплекс павильонов «в готическом вкусе»[40]. В парках Царского Села в 1820-1830-х годах появляется целая серия «готических» построек: Ферма, Шапель, Белая Башня, Арсенал и др. Они были построены архитектором А. А. Менеласом, но существует предположение, что в их проектировании принимал участие архитектор И. А. Иванов[41]. Царскосельские стилизации «в средневековом вкусе» далеко не равноценны: пожалуй, удачнее других Шапель (1825–1828 гг.), представляющая собой довольно убедительную имитацию романтических руин старинного готического собора. Среди пышных крон старых деревьев Александровского парка кирпично-красная Шапель выглядит очень эффектно.

Постройки «в готическом вкусе» появились и в парке Александрия, на восточной окраине Петергофа, где находилась летняя резиденция царской семьи. Готика импонировала вкусам Николая I и стала восприниматься как своеобразный стилистический знак николаевского Петергофа. Во второй половине 1820-х годов А. А. Менелас спроектировал и построил в Александрии императорский Коттедж (подробнее о нем-с. 70) и Ферму (позднее она была расширена и перестроена в Фермерский дворец). Одной из самых интересных стилизаций в готическом духе стала небольшая церковь-капелла святого Александра Невского, построенная в Александрии по проекту берлинского архитектора К. Шинкеля А. А. Менеласом и И. И. Шарлеманем. Фасады капеллы были одеты в узорчатый декор стрельчатых арок и шпилей, мотивы готики были использованы и в отделке ее интерьера.

«Несмотря на все несовершенства и недостатки, — писал современник, — готическая архитектура вообще всем нравится, она увлекает, удивляет, производит на душу сильные впечатления, вот и причина особенного пристрастия, которое питают к ней все люди, одаренные пылким и сильным воображением»[42].

Одним из наиболее интересных примеров русской романтической неоготики является церковь в Парголове, в Шуваловском парке, построенная в 1830-х годах архитектором А. П. Брюлловым по заказу тогдашней владелицы Шуваловского парка — графини В. П. Полье. Вдова графа П. А. Шувалова, она во втором браке стала женой церемониймейстера двора графа Адольфа Полье. Память о своем втором супруге, умершем в 1830 году, графиня Полье решила увековечить церковью, построенной неподалеку от склепа, в котором он был погребен. И склеп, врытый в склон холма, и поставленная на холме церковь были построены в готическом стиле: в этом можно видеть не только дань романтическим тенденциям тех лет, но и желание заказчицы напомнить о том, что предки графа Полье были выходцами из Западной Европы.

Строительство церкви, начатое в 1831 году, продолжалось до 1840 года. Современная художественная критика высоко оценила эту постройку. Альманах «Памятник искусств и вспомогательных знаний» посвятил ей обстоятельную статью, автор которой писал:

«Готическая церковь, построенная в селе Парголове по рисункам известного архитектора А. П. Брюллова, доказывает, что наш художник сумел счастливо восторжествовать над необработанностью первообразных данных и удалиться от улучшения того, что не может быть улучшено. Он отбросил все лишнее, соблюл строгую экономию в мелких частях, именно настолько, сколько их нужно для означения характера больших общих масс и характера здания…» Поэтому, пишет далее автор, церковь Брюллова «по чистоте стиля и строгому вкусу составляет утешительное явление в художественном мире»[43].

Действительно, зодчий сумел создать тонкую стилизацию, напоминающую старинную готическую капеллу. Стены здания, возведенные из кирпича и облицованные светло-желтым камнем, расчленены выступами-контрфорсами — «чтобы толстота стен в окнах могла быть менее и впускала во внутренность более света». Над главным входом возвышалась башня, увенчанная ажурным шпилем, — автор названной выше статьи справедливо восхищался тем, как «верна ее пропорция к целому зданию». Церковь мастерски вписана в пейзаж: в этом отношении Брюллов явился прямым продолжателем высоких традиций того своеобразного синтеза архитектуры с природой, которым отличалось творчество его предшественников — архитекторов периода классицизма.

Романтические стилизации под готику на улицах Петербурга появлялись в 20-40-х годах XIX века в небольшом количестве: очевидно, их распространение сдерживалось традиционной градостроительной дисциплиной, сложившейся еще в предшествовавшие десятилетия. П. Фурманн, автор популярной в те годы «Энциклопедии русского городского и сельского хозяина…», изданной в 1842 году, утверждал, выражая мнение многих своих современников, что «при составлении проекта для городского дома художник не может дать полную волю своему воображению, оно должно подчиниться известным правилам. Характер городских строений вообще должен быть серьезнее, проще, спокойнее характера других строений»[44].

Мода на готическую архитектуру сильнее сказалась в интерьерах петербургских домов. Отразилась она и в очертаниях перил, кронштейнов, навесов над подъездами (так называемых «зонтиков») и в других малых архитектурных формах и деталях, сочетавшихся в городских постройках 1830-начала 1840-х годов с классицистической отделкой фасадов. Перила с готическими стрельчатыми арочками нередко можно увидеть на балконах зданий, построенных или перестроенных в те годы. Иногда «в готическом вкусе» делались и более крупные детали зданий; например, «готический» тамбур был пристроен в 1839 году архитектором Я. В. Ветлужским к классицистическому фасаду особняка Гурьева на Большой Морской (впоследствии этот дом был перестроен)[45]. Впрочем, подобные примеры в петербургской архитектуре этой поры были сравнительно редкими.

Зато архитектура загородных усадеб и резиденций в эти годы отмечена настоящим расцветом стилизаторской неоготики — и не только в окрестностях Петербурга, но и по всей европейской части Российской империи, от берегов Балтики до Крыма. П. Фурманн в своей «Энциклопедии» прямо указывал, что «есть даже некоторые местоположения, настоятельно, кажется, требующие готических зданий, которые своими странными, неправильными, смешными, гигантскими, но торжественными формами согласуются, в таком случае, с окружающими предметами»[46].

Распространение неоготики в архитектуре «дворянских гнезд» было не только модой, рожденной «могущественным словом» Вальтера Скотта. В этом явлении можно увидеть и определенный идейный подтекст — желание подчеркнуть привилегированность аристократии, противопоставив древность и знатность рода (истинную или иллюзорную) тем общественным силам, которые рождал новый XIX век.

Романтический неоготицизм архитектуры 1820-1830-х годов исторически связан с предшествовавшим XVIII столетием — его подготовили те постройки «в готическом вкусе», которые возводились во второй половине XVIII века и в начале XIX века. Однако в художественном отношении неоготические стилизации, созданные А. А. Менеласом, А. П. Брюлловым и их современниками, значительно отличаются от «готических» построек Баженова, Казакова, Старова, Фельтена. Архитекторы XIX века, стремясь к более точному воспроизведению исторических прототипов, в значительной мере утратили свободу стилизации и вдохновенный полет фантазии, свойственный произведениям их предшественников. Неоготика 20-30-х годов XIX века не имела и того оттенка национальной самобытности, который так ярко проявился в романтических произведениях Баженова, Казакова и их современников. Увлечение исторической точностью в воспроизведении средневековых прототипов привело к тому, что неоготические стилизации, начиная с 1820-1830-х годов, приобретали все большую холодность и сухость. Точность в воспроизведении отдельных деталей готического стиля оборачивалась усиливающимся расхождением между декором и общей структурой здания, продиктованной функциональными требованиями XIX века.