Энтони Гидденс - Трансформация интимности Страница 2

1. В традиционном обществе патриархальная семья выполняет прежде всего роль основной хозяйственной единицы. Поэтому мужчина — отец семейства — здесь не просто муж, отец, кормилец и добытчик. Он — глава производственного предприятия. Это относилось и к крестьянству, и к ремесленникам, и к купечеству, и даже к представителям военных сословий. Современное же технологичное и бюрократизированное производство вытеснило семью из ее древней производительной роли. В современной индустрии больше не представляется возможным ни иметь домашнее хозяйство, которое выполняет производственную функцию, ни переместить семью на те позиции, где имеет место промышленное (а прежде — ремесленное) производство. Даже в аграрном секторе семейные фермы оттесняются на задворки сельскохозяйственного производства, уступая место крупным предприятиям, организованным по индустриальному принципу. Это, разумеется, существенно снижает доминирующую социальную роль мужчины в современном обществе.

2. Напротив, женщина все чаще и активнее вовлекается в собственно производственный процесс принципиально нового типа, где она — во всяком случае, формально — все чаще становится вровень с мужчиной. Механизация, а затем и автоматизация производства последовательно сокращают те производственные секторы, где от работника требуется грубая физическая сила (что в течение многих тысячелетий было биологически обусловленной прерогативой мужчины). Как результат — женщина постепенно, хотя и достаточно быстро по историческим меркам, приобретает все большую экономическую самостоятельность и независимость. Причем это парадоксальным образом вносит серьезный вклад в усиление нестабильности моногамной семьи (в ее исторически сложившихся формах). Дело в том, что женщина перестает ощущать свою экономическую зависимость от мужа. Немало добавило в эту нестабильность и упомянутое выше отделение семьи от производительных функций. Питер и Бриджит Бергеры формулируют различия между патриархальной семьей традиционного общества и современной семьей индустриального общества следующим образом: в первой из них «муж, грубо говоря, в гораздо меньшей степени был расположен избавиться от такой жены, которая вносит свой вклад в его работу, нежели от той, которая просто стоит ему дополнительных расходов. И, наоборот, по мере того как женщины во все большем числе входили в состав рабочей силы, женщина, сама получающая зарплату, в гораздо большей степени расположена избавиться от такого мужа, который стал бременем для семьи и препятствием на пути ее собственной карьеры»[12].

3. В индустриальном обществе впервые в истории давление необходимости иметь как можно больше детей — характеристика фактически всех пре-модернистских культур — сменяется тенденцией к ограничению размеров семьи, причем иногда довольно жесткими способами. Впервые для массовой популяции женщин сексуальность оказалась отделенной от хронического круга беременностей и деторождений. Этому в немалой степени способствует и все более широкое распространение эффективных контрацептивных средств. Половой акт все чаще утрачивает чисто репродуктивные функции и во все большей степени приобретает рекреационный характер, связанный с гедонистическими устремлениями.

4. Процессы секуляризации, столь характерные для индустриальных обществ, все сильнее отодвигают на задний план вмешательство догм религиозной морали, которые в традиционных обществах играют огромную роль в регулировании половых отношений и исполнении сексуальных ролей и сильно влияют на их характер.

5. В традиционных обществах мотивы вступления в брак сплошь и рядом имели форму делового контракта и носили главным образом экономический (а иногда политический) характер. Среди имущих классов это могли быть соображения усиления концентрации — увеличения размеров собственности, приходящейся на одну семью как хозяйственную единицу. Для правящих элитных слоев ведущую роль играли династические соображения, а также стремление к усилению политического влияния путем объединения усилий разных кланов. Что касается простонародья — крестьян и ремесленников, — то здесь основной причиной выбора брачного партнера было стремление заполучить новых работников в семейное предприятие. А после заключения брака одним из основных (хотя, может быть, не всегда эксплицитных) мотивов вступления супругов в половой акт было производство новых работников. Как утверждает Э. Гидденс, «вряд ли жизнь, наполненная непрестанным тяжелым трудом, могла направляться страстью. Утверждают, что в семнадцатом веке среди женатых крестьянских пар Франции и Германии поцелуи и ласки были крайне редким явлением». Хотя в то же самое время здесь «возможности, которыми располагали для внебрачных связей мужчины, были сколь угодно многочисленными»[13].

В индустриальных обществах эти мотивы все более размываются, уступая место личностному влечению.

Попытаемся теперь перечислить основные последствия и наиболее характерные проявления современной сексуальной революции (выступающей, напомним, составной частью глобальной индустриальной революции)[14].

В начале седьмой главы своей книги Э. Гидденс перечисляет шесть сфер сексуальности, которые претерпели революционные изменения в двадцатом веке (то есть фактически — при завершении перехода от традиционного порядка к индустриальному). Мы не будем перечислять эти приводимые им характерные черты сексуальной революции — читатель может сам ознакомиться с ними в тексте. Отметим лишь, что мы обнаружили девять такого рода атрибутов (признаков), причем не все они совпадают с теми, которые приводит автор[15].

Анализ различных работ, посвященных этой проблеме (в том числе и книги самого Гидденса), позволяет, помимо изменений, вносимых в традиционный институт моногамного брака, выделить следующие характерные черты этого феномена:

1) стирание двойного стандарта в половой морали;

2) отделение сексуальности от функции воспроизводства;

3) признание права женщин на обладание собственной сексуальностью и на получение сексуального наслаждения;

4) усиление открытости сексуальной сферы;

5) коммерциализация секса;

6) повышение толерантности[16] к добрачным половым связям;

7) повышение толерантности к нетрадиционным формам совершения полового акта;

8) повышение толерантности к гомосексуальным отношениям;

9) расширение разнообразия сексуальной практики в массовом масштабе.

Все эти аспекты в той или иной степени и по разным поводам затрагиваются в книге Гидденса. Здесь, вероятно, было бы небезынтересно сравнить некоторые эмпирические данные, приводимые этим автором (и относящиеся, главным образом, к американскому и английскому опыту), с данными нашего собственного исследования, проведенного четыре года назад в Нижнем Новгороде и посвященного изучению некоторых из приведенных выше характеристик современной сексуальной революции. А пока поговорим чуть подробнее о сущности некоторых из них.

Начнем с одного из наиболее знаковых атрибутов — стирание двойного стандарта половой морали. Речь идет о том, что со времени возникновения института моногамного брака и патриархальной семьи половая мораль содержала в себе нормативы и стандарты для оценки сексуального поведения, которые существенно различались для мужчин и для женщин. «Господство мужа в семье и рождение детей, которые были бы только от него и должны были наследовать его богатство, — такова была исключительная цель единобрачия...»[17]

От женщины требовалось неуклонное сохранение верности мужу, любые ее попытки даже самого невинного флирта с другими мужчинами расценивались как моральная распущенность. Причем, как указывает Гидденс, и за пределами собственно брачных отношений большинство женщин разделялись на добродетельных и пропащих; при этом «пропащие женщины» существовали лишь на задворках респектабельного общества. «Добродетель» же длительное время определялась главным образом с позиций женского отказа поддаться сексуальному искушению — отказа, поддерживаемого различными институциональными установлениями, такими, например, как ухаживание под присмотром пожилых дам, вынужденные браки и так далее.

С другой стороны, мужчины традиционно рассматривались — и не только ими самими, но также и женщинами — как существа, требующие сексуального разнообразия для поддержания своего сексуального здоровья. Для мужчин считалось общепринято приемлемым вступать до брака в многочисленные сексуальные связи, да и после вступления в брак двойной стандарт продолжал оставаться весьма реальным и распространенным явлением. Гидденс приводит в своей работе утверждение Лоуренса Стоуна о том, что в Англии вплоть до самого недавнего времени существовал довольно жесткий двойной стандарт относительно сексуального опыта мужчин, с одной стороны, и женщин — с другой. Даже единственный акт адюльтера со стороны жены считался «непростительным нарушением закона о собственности и идеи наследования», и когда он раскрывался, это приводило к карательным мерам. Напротив, адюльтер со стороны мужа широко расценивался как «достойная сожаления, но вполне понятная слабость».