М. Хлебников - «Теория заговора». Историко-философский очерк Страница 2

Страх перед «тайными обществами», проникший на самые высокие этажи власти современного западного мира, толкает политический истеблишмент и на практические шаги в невидимом конспирологическом противостоянии. В том же 1998 году министр внутренних дел Великобритании Д. Стро начинает антимасонскую кампанию. Целью её была нейтрализация влияния масонов на действия правоохранительных органов. По мнению министра, масоны оказывали негативное воздействие на расследование громких уголовных преступлений. Сотрудникам органов правопорядка (полиции, судов, прокуратуры) предписывалось в обязательном порядке сообщить о своём членстве в масонских ложах. В следующем, 1999 году подобная инициатива была законодательно закреплена в Уэльсе. Уже после ухода Д. Стро со своего поста антимасонские кампании, пусть и в менее публичной форме, регулярно проводились органами правопорядка. Так, в 2008 году в Скотланд-Ярде был составлен секретный документ под названием «Operation Riversaide» (Операция Риверсайд), в котором были зафиксированы контакты криминального мира с представителями английских масонских лож. И хотя подобные мероприятия проходят под знаком борьбы с коррупцией, мало кто сомневается, что истинная причина их заключается в неослабевающем страхе перед всесильными «тайными обществами»[1].

Конспирологические настроения проникают даже в те культуры, для которых традиционно нехарактерен интерес к «теориям заговора». Символичен в данной связи успех в Китае книги «Валютные войны» Сун Хун Биня, в которой мировая история, от битвы при Ватерлоо до банковского кризиса 1997-1998 годов, объясняется деятельностью семейства Ротшильдов{13}. Неизвестный до этого инженер-программист быстро становится медийной персоной. В качестве финансового и политического аналитика его приглашают на китайское телевидение, общий тираж «Валютных войн» достигает символической цифры в один миллион экземпляров. При этом необходимо учесть фактор социокультурной самоизоляции Китая, в котором подобная книга могла издаться только при наличии серьёзной политической поддержки, с одной стороны, и явного читательского запроса, с другой стороны. С известной долей осторожности можно даже говорить о том, что «теория заговора» становится одним из реальных факторов глобализации. Исходя из вышесказанного, слова современных отечественных исследователей о том, что «конспирология выступает важным практическим и идеологическим инструментом для объяснения разнообразных общественных явлений, разработки стратегии и тактики не только различных политических партий и движений, но и многих могущественных государств»{14}, нельзя не признать адекватно отражающими современную ситуацию.

К сожалению, современный уровень отечественных исследований «теории заговора» оставляет желать лучшего. Достаточно типичными являются слова С. Козлова, предваряющие тематическую, одну из немногочисленных, «конспирологическую» подборку в журнале «Новое литературное обозрение»: «Теории заговора выступают как идея-фикс массового сознания, но для сознания учёного не составляет особой проблемы: с ними всё ясно»{15}. В данном высказывании более всего поражает весьма ощутимая безапелляционность, сведение сложнейшей проблемы (что видно и из текстов обозначенной подборки) к незамысловатой формуле. Но, как известно, игнорирование проблемы не есть путь ее решения, верно это и в нашем случае. Уровень разработки проблематики «теории заговора» в гуманитарной мысли нельзя признать адекватным её важности и весомости в современном мире.

Одна из проблем изучения конспирологии заключается как раз в том, что исследователь зачастую опасается эффекта отождествления рассматриваемого вопроса с личными убеждениями автора. Поэтому некоторые исследователи заранее оговаривают свою «непричастность» к конспирологическому мышлению: «Сам автор не разделяет подход к интерпретации истории через призму заговора и считает распространение конспирологических доктрин социально опасным явлением. Этический императив авторской позиции построен в соответствии с принципами интернационализма и толерантности»{16}. Не отрицая ни толерантности, ни принципов интернационализма, заметим, что подобная позиция, граждански оправданная, к сожалению, накладывает свой отпечаток на особенности исследуемой темы, «заставляя» учёного постоянно апеллировать к «этическому императиву». Последнее обстоятельство имеет ряд объективных причин.

Следует признать, что уровень методологического исследования «теории заговора», как в зарубежной, так и отечественной науке, до сих пор не обрёл должной высоты, несмотря на важность и актуальность рассматриваемой проблематики. Подавляющее число работ носит описательный, перечислительный характер, объясняемый, впрочем, особенностями предмета изучения. Широта и многообразие эмпирического материала чаще всего «закрывают» собой необходимость поиска того социокультурного основания, наличие которого и определяет самобытность «теории заговора». Об этом говорит современный французский учёный Л. Дарол: «В большинстве существующих исследований тайных обществ делались попытки дать определения этому уникальному явлению, и всё же до сих пор более или менее удовлетворительной формулировки не найдено. Это связано с великим разнообразием признаков, присущих различным секретным организациям; то, что является сутью одной, не подходит другим»{17}. Теоретическая неразработанность проблематики, связанной с «теорией заговора», приводит к тому, что конспирология становится объектом односторонне-оценочных или общих, зачастую выработанных походя, в контексте иных исследовательских проектов, определений. С этим связано и отсутствие соответствующего терминологического и понятийного базиса, без которого полноценный анализ «теории заговора» также представляется малопродуктивным. В рамках предлагаемого исследования данные трудности предполагается если и не решить полностью, то наметить основные пути и возможности их преодоления. Безусловно, для этого необходимо осмысление всего практического и теоретического материала, накопленного в данной области.

В начале нашей работы мы должны оговорить важный терминологический аспект. На протяжении всего исследования мы будем пользоваться двумя внутренне близкими понятиями: «теория заговора» и «конспирология». Как правило, сегодня между двумя данными понятиями не делается различий, и их употребляют в качестве абсолютных синонимов. Признавая несомненную близость конспирологии и «теории заговора», укажем на особенность их употребления в нашей работе. Понятие «конспирология» у нас смещается в сферу социально-онтологическую, связанную с формированием и функционированием общественного сознания. Поэтому зачастую мы будем пользоваться такими определениями как конспирологическое мышление и конспирологическое сознание. «Теория заговора» в обозначенном контексте выступает больше как операционная схема, содержащая и отражающая основные структурные компоненты изучаемого феномена. Подобное функциональное разделение, на наш взгляд, позволяет достичь некоторой методологической упорядоченности, не прибегая к усложнённому понятийному конструированию.

Конечно, к вопросам, так или иначе связанным с «теорией заговора» и конспирологическим сознанием, обращалось и обращается немалое количество исследователей. Среди зарубежных авторов можно выделить следующие имена: X. Арендт, С. Дудаков, Д. Б. Дэвис, У. Лакер, Д. Пайпс, Л. Поляков, Р. Хофштадтер, У. Эко, С. Ютен — к концептуальным разработкам и моделям которых в контексте нашей работы мы, безусловно, будем обращаться. Следует отметить, что западная гуманитарная наука накопила достаточный материал по проблеме «теории заговора», хотя и здесь существует ряд серьёзных трудностей. Во-первых, основной корпус работ носит описательно-эмпирический характер, отражающий широкий спектр вариантов «теории заговора», отдельных авторских конспирологических построений. Но закономерным результатом изобилия фактического материала является методологическая ущербность в изучении «теории заговора». Сошлёмся в качестве яркого примера на мнение Дж. Энтина, полагающего, что роман У. Эко «Маятник Фуко» может стать адекватным инструментарием в изучении конспирологии{18}. При всей фактической насыщенности, книга Эко, конечно, прежде всего, художественное произведение, со всеми специфическими чертами, присущими литературному тексту. Во-вторых, имеющийся методологический базис у названных авторов практически полностью построен на использовании неофрейдистского подхода в толковании генезиса «теории заговора», её основных содержательных и структурных моментов. Поэтому использование иностранных источников, на наш взгляд, имеет свои естественные ограничения и трудности.