Михаил Заборов - История крестовых походов в документах и материалах Страница 5

Труд Гийома Тирского имеет, таким образом, гораздо более общее значение, чем источник только для истории крестового похода конца XI в.: он представляет собой первое сводное сочинение, охватывающее события крестовых походов почти за столетие (с 1095 по 1184 г.).

Как историк Гийом Тирский, особенно во второй части своего труда, стоит на голову выше авторов, рисовавших некогда крестоносную эпопею «по горячим следам». Он писал о ней спустя почти три четверти века, когда религиозные страсти, в немалой степени способствовавшие возникновению массового военно-колонизационного движения на Восток, поулеглись и когда можно было подойти к событиям 1096—1099 гг. несколько иначе, чем это делали современники крестового похода. Гийом Тирский не только более широко подходит к освещению далекого прошлого, он — и это главное — относительно свободнее от богословской предвзятости и стремится понять действительные причины гигантского конфликта западного и восточного миров, разразившегося в конце XI в. Правда, и Гийом Тирский мыслил в русле августиновской концепции исторического процесса, признавая небесное вмешательство решающим фактором в истории крестового похода. Рассказ ведется в традиционной провиденциалистской манере, но все-таки Гийом Тирский меньше верит легендам и чудесам, наполнявшим повествования ранних хронистов. В его «Истории деяний» наряду с теологическими объяснениями встречаются сугубо рационалистические построения, обнаруживается сравнительно реалистичное понимание темы. Те самые факты, которые приводил уже Альберт Аахенский, Гийом Тирский преподносит куда прозаичнее: «мистический тон» старых легенд о происхождении крестового похода у Гийома Тирского ослаблен, события развертываются в его хронике гораздо более «разумно».

Нарастание интереса к мирскому, усиление реалистичного духа, все большее обращение к собственно историческим — экономическим, политическим обстоятельствам, обусловившим те или иные повороты в судьбах крестоносного движения, к обыденным, житейским мотивам и побуждениям крестоносцев и их предводителей, потускнение «потусторонней» направленности повествований, «чудесного» элемента, — все это в особенности характерно для хроник Четвертого крестового похода (1199—1204). Причины такой эволюции отчасти связаны с охлаждением на Западе к XIII в. былого крестоносного воодушевления, но в основном они коренятся в общеисторических условиях развития идеологии и культуры западноевропейского феодального общества. Со второй половины XII и в XIII в. весь жизненный уклад на Западе претерпевает глубокие перемены. Во многом они предопределялись появлением и ростом городов, городской культуры, школы, образованности. Это, с одной стороны, эпоха расцвета католического богословия и схоластики, представленных такими прославленными авторитетами, как Ансельм Кентерберийский, Бернар Клервоский, Фома Аквинский, но вместе с тем это период, когда в церковной науке стали появляться свежие веяния. В недрах схоластики возникли прогрессивные направления, последователи которых пытались сочетать разум с верой и даже противопоставляли знание, полученное эмпирическим путем и осмысленное разумом, слепому принятию католических догм. Это была эпоха знаменитых вольнодумцев — Абеляра и Арнольда Брешианского, Леонардо Пизанского и Роджера Бэкона, Сигера Брабантца и Боэция Дакийского. В это время наряду с рыцарскими завязываются жаркие философско-богословские турниры, в которых скрещивают полемические мечи реалисты — ортодоксальные теологи идеалистического толка — и номиналисты, стремившиеся приблизиться к эмпирическому знанию о природе вещей и несшие зачатки материалистических представлений.

Исподволь вся феодальная культура начинает подвергаться секуляризации, «обмирщению». К XII—XIII вв. относится появление и наивысший подъем рыцарской, в первую очередь, провансальской поэзии, служившей тогда, по выражению Ф. Энгельса, «недостижимым образцом для всех романских народов, да и для немцев и англичан». Она была проникнута светским духом, напоена теплым воздухом французского юга, прозрачной голубизной его неба, полна преклонения перед красотой его земной природы. Эпические или лирические поэты-провансальцы, воспевая войну и любовь, воспевали жизнь в ее земном обличье. Они тонко чувствовали человеческую душу и умели затронуть ее струны, прославляли прекрасное и бичевали порочное, знали цену незлобивой шутке и умели пускать отравленные ядом сатирические стрелы.

Иные из провансальцев не только поэтической практикой отвергали аскетизм церковной культуры, всецело устремлявшей человеческие помыслы к загробному миру, но подчас отваживались нападать и на самое католическую церковь. Среди трубадуров, а также северофранцузских труверов и немецких миннезингеров были поэты, которые еще поднимали на щит идею крестового похода как религиозного подвига (Жоффруа Рюдель, Эмри Беленуа, Конон Бетюнский — участник Четвертого крестового похода, Вальтер фон дер Фогельвейде), призывали к новым священным войнам и сами в них участвовали, но были и такие, которые отвергали идеализированные представления о крестовом походе (Гюг де Бреги, Понс Калдюэльский, Эльяс Кайрель), а то и вовсе резко осуждали и высмеивали эти папские предприятия, обогащавшие Рим (Гийом Фигейра).

Мирские мотивы сказываются и в другой сфере феодальной культуры: в рыцарских романах, где бурно бьет светская, в особенности сказочно-приключенческая струя. Вместо прежних святых легенд, поэтических преданий эпохи Первого крестового похода или наряду с ними расцветает волшебная фантастика; бок о бок с небесными «чудесами», со святым Граалем расписываются чудеса этого мира. Если их не видят, то их измышляют — и не только романисты, но и историки.

Вторая половина XII и XIII в. — это время широкого развития интенсивного товарообмена между Западом и Востоком, происходившего вопреки напряженным отношениям, вызванным крестоносной агрессией. Рост коммерческих связей повлек за собой возникновение потребности в путешествиях, в знакомстве со сказочными заморскими землями. Крупный историк крестовых походов XIII в. Жак Витрийский оставил в своей «Восточной истории» подробные и отмеченные живым интересом к натуре описания растительного и животного мира стран Востока. В его произведении по существу отсутствует какой-либо намек на религиозное воодушевление, свойственное авторам первых хроник крестовых походов. Жак де Витри преподносит собранный им материал, относящийся к истории Иерусалимского королевства, скорее под углом зрения географа, политика и этиолога. Его сравнительно мало занимают деяния крестоносцев; зато он систематически включает в повествование статистические данные, характеризующие природные условия и хозяйственную жизнь Иерусалимского королевства.

Несмотря на противодействие церкви, делает успехи просвещение, распространяются нецерковные школы, отвечавшие нуждам горожан. Появляются зачатки точных и естественных наук. Возрождается изучение римского права: немецкий аббат Вибальд Корвэйский жаловался, что монахов его обители невозможно оторвать от юриспруденции и вернуть к истинно христианским занятиям. Повышается интерес к архитектуре, живописи, ваянию.

Все эти знаменательные факторы социально-экономической и культурно-исторической жизни XII—XIII вв., породив новые черты общественной идеологии, получили свое выражение и в историографии. Нарастание «мирского духа», повышение внимания к земному, прозаическому и сокращение или даже почти полное исключение чудесного «небесного вмешательства» при описании событий, развитие которых представляется результатом поступков участников, их геройства или трусости, верности или предательства, инициативы или бездействия, воинского искусства или храбрости, — таковы новые явления, характеризующие хронографию крестовых походов в тот период, когда в самом крестоносном движении на первый план все отчетливее выдвигаются его политические, завоевательные, торговые стимулы.

Четвертый крестовый поход, приведший к завоеванию французско-итальянским рыцарством Константинополя и образованию Латинской империи, был описан во многих мемуарах и хрониках. Самые содержательные и надежные из них принадлежат двум феодалам, участникам и очевидцам этого разбойничьего предприятия, и одному клирику, писавшему со слов участника похода. Мы имеем в виду записки видного предводителя крестоносцев маршала Шампанского Жоффруа Виллардуэна (ок. 1150—1213) «Завоевание Константинополя», продиктованные им в конце жизни (после 1207 г.) на французском языке и имевшие своей основой дневниковые заметки, более или менее систематически ведшиеся автором с 1201 г. Речь идет далее о написанных, также по-французски (на пикардийском диалекте), мемуарах амьенского рыцаря Робера де Клари (ок. 1170 — после 1216 гг.) «О тех, кто завоевал Константинополь», известных также под названием «Завоевание Константинополя»: они составлялись, по-видимому, в течение многих лет (во всяком случае, уже по возвращении автора на родину, последовавшем вскоре после битвы при Адрианополе в 1205 г.) и излагали события до 1216 г. — дата, на которой обрываются мемуары Робера де Клари и вместе с тем исчезают всякие сведения о нем самом. Что касается автора-церковника, то им был эльзасский монах Гунтер из обители Пэрис, написавший в 1207—1208 гг. свою «Константинопольскую историю» по рассказам вернувшегося из Константинополя пэрисского аббата Мартина.