Архетип Апокалипсиса - Эдвард Ф. Эдингер Страница 6

книга писалась в пылу личных переживаний, и притом человеком, для которого текст Библии и ее образность были живы и насущны до такой степени, что оказались подходящими средствами для выражения того, что с ним происходило. Возможно, то же самое произошло и с Иоанном. Мы никогда не узнаем наверняка, но можем с уверенностью предположить, что сочинение Иоанна – результат его близкого знакомства с источниками. Он не только привнес в христианский мир иудейскую апокалиптику, но даже, как мы увидим позднее, позаимствовал кое-что из греческой мифологии.

Я уделяю так много внимания проблеме ассимиляции потому, что это важно с психологической точки зрения. Как сказал Юнг в «Mysterium Coniunctionis»: «Любое обновление, корни которого не уходят глубоко в наилучшую духовную традицию, – эфемерно»[5]. Юнгианский психоаналитик, следовательно, знает или, по крайней мере, должен знать, что в процессе анализа необходимо соотносить персональный опыт анализанда с тем архетипическим измерением, которое стоит за этим опытом, иначе анализ не будет эффективен. Конечный результат такой психологической работы также вбирает в себя много из предшествующего опыта.

Автор книги Откровения именует себя «Иоанном», однако, кто он – доподлинно не известно. Дж. М. Форд в комментариях к Anchor Bible предположила, что речь идет об Иоанне Крестителе – не самая популярная точка зрения, но показательно, как далеко могут зайти некоторые библиоведы[6]. Традиционно считается, что автор – Иоанн Евангелист, один из учеников Христа; ему также приписывают Евангелие от Иоанна и по крайней мере Первое и Второе послания Иоанна. При нашем подходе «традиция» – явление психологии. Она выражает, так сказать, consensus omnium, мнение коллективной психики; следовательно, хотя бы поэтому к ней стоит относиться как к психическому явлению. Вот что говорит нам Юнг об авторстве Откровения:

Для Иоанна — автора «Апокалипсиса» вряд ли можно было бы найти более подходящую кандидатуру, чем сочинитель посланий Иоанна: ведь тот исповедует, что Бог есть свет, и «нет в Нем никакой тьмы»… Отец даровал нам свою великую любовь… Кто рожден Богом, не творит греха… Иоанн проповедует послание любви. Бог сам есть любовь. Совершенная любовь изгоняет страх… Его речь звучит так, будто он познал не только греховное состояние, но и совершенную любовь — в противоположность Павлу, у которого нет недостатка в необходимой саморефлексии… Именно при таких обстоятельствах и возникает бессознательно-противоположная позиция, которая может внезапно прорваться в сознание в виде какого-нибудь откровения. Такое откровение принимает форму более или мeнее субъективного мифа, поскольку оно среди прочего компенсирует односторонность индивидуального сознания[7].

Согласно позиции Юнга, автор посланий Иоанна и автор Апокалипсиса (а возможно, что и Евангелия от Иоанна) – одно лицо; жестокость более поздних видений предстает компенсацией тому, что ранее автор сосредоточил все свое внимание на силах света и добра. Это означает, что на характере видений сказались особенности психики Иоанна. Но Юнг идет еще дальше:

Однако будем психологически точны: не сознание Иоанна творит такие фантазии — они сами напирают на него через недобровольное «откровение»… Данных достаточно, чтобы признать его человеком истово верующим, но в остальных отношениях обладающим уравновешенной психикой. Однако у него, очевидно, было интенсивное субъективное отношение к Богу, сделавшее его беззащитным перед вторжением содержаний много более действенных, нежели любые личностные. Человек по-настоящему религиозный, да к тому же от рождения обладающий способностью к необычайному расширению сознания, должен быть готов к подобному риску.

Ведь смысл апокалиптических видений не в том, чтобы обыкновенный человек Иоанн узнал, какую густую тень отбрасывает светлая сторона его природы, а в том, чтобы зеницы пророка разверзлись на Божью неизмеримость, ибо кто любит, тот познает Бога. Можно сказать так: именно потому, что Иоанн возлюбил Бога, изо всех сил стараясь любить и собратьев, у него и имел место «гносис», богопознание, и он, как и Иов, увидел необузданную ярость Яхве — а потому пережил свое Евангелие любви односторонне, скомпенсировав им этот ужас: Бога можно любить и нужно бояться[8].

Говоря психологическим языком, мы можем сказать, что видения Иоанна открыли ему глаза на то, сколь безмерно коллективное бессознательное. Следовательно, понимания его личной психологии отнюдь недостаточно для того, чтобы объяснить содержание явившихся ему образов. Книга Откровения в ее целостности символически рассказывает о встрече с приведенным в действие коллективным бессознательным, из которого обнаруживает себя и Самость, символически обозначенная в финальной части как «Новый Иерусалим». Так как сегодня Самость снова явно дает знать о себе, нет ничего странного в том, что образы из сновидений наших современников удивительно похожи на те, что можно найти в Апокалипсисе от Иоанна.

Сегодня слово «апокалипсис» обозначает нечто большее, чем «раскрытие того, что было скрыто». Оно означает катастрофу. В самом деле, коннотация «последнее великое бедствие» глубоко въелась в значение слова. И я считаю, что именно так мы и должны относиться к архетипу в том случае, если он проявляется на коллективном уровне, потому что коллективное отыгрывание архетипа по определению бессознательно. Однако если архетип переживается отдельной личностью, он не обязательно воспринимается как катастрофа. Разумеется, явление Самости всегда революция, но это часто предстает не столь важным на фоне тех позитивных изменений, которые идут следом: личность вырастает в масштабе и устанавливает отношения с трансперсональным уровнем психики. Если мы говорим об индивидуальном переживании архетипа, то «Апокалипсис» рискует обернуться катастрофой только в том случае, когда эго упрямо, рационалистично, неодухотворено и отказывается признать, что в сфере психики есть большие силы, чем оно само. Оно не способно прогнуться, поэтому и ломается. Таким образом, сны о «конце света» (нашествие инопланетян, ядерные взрывы) не обязательно предрекают сновидцу психическую катастрофу, но могут, если разобраться, означать зримое проявление Самости, ядра психики, - что говорит о возможном личностном росте.

О чем-то подобном говорит и Юнг в «Mysterium Coniunctionis», когда обращается к образу землетрясения в алхимическом тексте: «Этот образ говорит нам, что расширение сознания поначалу является потрясением и тьмой, а потом развитием человека в человека целостного»[9]. В том же духе он рассуждает и в эссе «О перерождении», где мы находим важное заявление (которое я разбираю в моей книге «Эго и архетип»). Юнг пишет:

Когда достигается вершина жизни, когда бутон распускается и из малого рождается великое, тогда, как говорит Ницше, "один становится двумя" и более великая фигура, которая всегда существовала, но оставалась невидимой, с силой раскрывается в личности меньшего масштаба. Тот, кто в действительности безнадёжно мал, всегда провоцирует раскрытие большего, великого в той же мере, в какой сам он мал, не понимая, что пришёл день суда над его ничтожностью. Но человек, который внутренне велик, узнает, когда наконец приходит долгожданный бессмертный друг его души, "чтобы пленить плен" (Ефес 4:8), то есть уловить