Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики - Александр Куприянович Секацкий Страница 63

3

Языки воображения: язык денег

Запрос на речь, адресованную звездам или дверным доводчикам, укоренен в экзистенциальных глубинах наряду с волей к бессмертию, он в действительности является сущностной манифестацией воли жить в осмысленном мире или просто воли к смыслу. Другое дело, насколько состоятельны ответы на этот запрос, в данном случае астрология и АСТ (акторно-сетевая теория). Пока, в общем, состоятельность их примерно одинакова, что, однако, не умаляет ценности этих «дисциплин» в качестве свидетельств о человеке.

Но вот когда мы обращаемся к сновидениям и вообще к территориальности желания, к желающему производству в смысле Делеза – Гваттари, мы видим уже не просто поле деятельности для искусных иллюзионистов вроде Нострадамуса и Латура, но и действительно спровоцированный вторичный язык, феномен, раскрывшийся по способу речи, поскольку речь уже присутствует и присутствовала в мире и породила собственное мощное силовое поле. Одни феномены к этому полю оказались нечувствительными (вопреки заклинаниям АСТ), по крайней мере пока, другие же «заговорили». Глагол поставлен в кавычки, но важно знать, что значат кавычки в каждом отдельном случае, ведь и тут существуют различные градации – от языка пчел до языка танцев. В какой мере эти языки транспонируемы в речь, то есть обращены к конкретному собеседнику и содержат возможность отреагировать на вопрос, что и является сущностным признаком речи.

В качестве наиболее перспективных и развитых в этом отношении языков выделяются два: язык эроса и язык денег. Займемся в очередной раз их сопоставлением, которому предпошлем исходное утверждение, пусть даже оно впоследствии окажется ошибочным (а может быть, и не окажется). А именно: воображение становится ярким и действенным лишь после того, как в мире появляется и некоторое время уже существует его собственная речь – лишь после этого динамические фигуры воображения принимают вид высказываний. До этого воображение представлено только экспозициями, так сказать, аттракторами и стабильными эйдосами онейрического.

Само воображение, точнее его исходную среду, можно представить как спонтанное расфокусирование присутствия, как автоматически генерируемое поле желаний, имеющее стохастический разброс. В этом поле наличествуют центры притяжения разной мощности, некоторые из них константны, другие ситуативны, но не это сейчас важно. Важно то, что как свободные, так и связанные ресурсы поля воображаемого в ряде случаев проходят через упорядоченные флуктуации и образуют язык или, если угодно, «язык». Точнее – языки воображаемого. Их как минимум два, и относятся они к разным языковым семействам, это язык эроса – эротика и язык денег – «баблонавтика»? Баблистика? Гедонистика? Эвдемонистика? Нет пока подходящего термина.

Эротика образует язык «интимьера», в котором есть словарь и грамматика, а есть и фигуры воображения как, собственно, высказывания этого языка. Сама товаропроизводящая экономика может быть интерпретирована как язык денег. Пионером – исследователем словаря и грамматики этого языка был как раз Маркс. Однако и деньги, проникая вглубь человеческого в человеке, формируют воображение неким особым образом, порождая глубинные означаемые, которые и переводят язык денег из состояния als ob в разряд языков, допускающих высказывания о мире в его целостности и открывающих уникальную картину мира, такую раскадровку сущего и происходящего, которая никаким иным образом не могла бы появиться.

Это значит, что нас интересует членораздельность базисных означаемых, то есть флуктуации грез, устроенные на манер языка, как ключевые слова, которыми мы говорим и которые сами могут нам что-то сказать. Это, например, не просто ценники как информационные ярлыки, не корреляты стоимости, номинированные в той или иной валюте, и не оценки меры труда. Это воображаемые деньги, которыми само воображение воображает и, следовательно, разворачивает пространство, раскрывает мир не как волю и представление, а как некую композицию желаемого и одновременно дорожную карту со множеством развилок. Здесь не работает натуральный ряд чисел и прочие правила охлажденной арифметики, здесь властвует сакральная нумерология Мамоны, причем, можно сказать, индивидуальная в каждом отдельном случае.

Индивидуальна, например, собственная зона неразличимости, если в качестве полной шкалы (континуума) мы возьмем сто воображаемых талеров, дабы не удаляться слишком от Канта и Гегеля. Мы без труда обнаружим, что для кого-то зона неразличимости начинается сразу после сорока талеров, другой же способен удерживать в состоянии членораздельности вдвое большую сумму.

За пределами этой суммы дифференциация прекращается, членораздельный язык сворачивается и начинает напоминать волчий вой на луну. Или впадение в детство, поскольку соответствующие речи – Эх-ма, кабы денег тьма!», «Да будь у меня миллион», «Было бы денег немерено» – и вправду похожи на детский лепет. Или, например, задействуется табуированная речь: так, во время сделок, деловых переговоров, высказывания «предложения, от которого вы не сможете отказаться», само высказывание, доходя до края членораздельности, вдруг наталкивается на невидимое табу – в таких случаях сумму пишут на бумажке или выводят на экран мобильника и предъявляют. Подобная картинка то и дело используется в фильмах, что в данном случае свидетельствует о простой наблюдательности. Перед нами типичное проявление табуирования, ведь и там из имманентного речевого потока изымаются имена опасных животных или животных тотемных, бога, дьявола, ракового заболевания – вот и суммы, превышающие предел членораздельности, изымаются подобным же образом. Если для тебя это сорок воображаемых талеров, а речь вдруг заходит о пятидесяти, то и вправду лучше не произносить такое всуе, не озвучивать эту химерную фигуру воображения.

Однако в пределах членораздельности, где речь идет о том, что можно заработать, – там воображаемые талеры фигурируют на равных с имеющимися. Вот, скажем, диапазон от десяти до сорока воображаемых талеров: за низшим пределом крах, банкротство, обнищание, дегуманизация, за верхним – табу и детский лепет, то есть нечто нечленораздельное. Но внутри – вполне дифференцированный мир со множеством означаемых, включенных в реальность человеческой жизни. Некоторые высказывания внутри этого диапазона являются грезами – неудивительно, все же речь идет о языке воображения, тем более что за пределами диапазона грезами являются все высказывания, которые к тому же нечленораздельны. Однако некоторые, и даже большинство, являются не грезами, они, например, предстают как сбережения, накопления и кредиты в действии. То есть кредит как важнейший инструмент экономики входит в определение и капитализма, и капитала. Но в то же время это внятное, членораздельное высказывание на языке определенного воображения.

На языке воображения кредит не является элементарной фигурой, а скорее представляет собой сложное развернутое (а затем и свернутое) высказывание. Всмотримся и попробуем разобраться.

Кредит есть данное самому себе обещание, притом обещание, принятое и зарегистрированное. Со стороны инстанции воли и со стороны воображения ему соответствует некое