Единое ничто. Эволюция мышления от древности до наших дней - Алексей Владимирович Сафронов Страница 9

влиянии общества на человека, о методологии изучения человека и общества, мы сталкиваемся с необходимостью сделать следующий шаг. Невозможно понять современного человека и человека вообще, ни делая его «бескровным субъектом», который выступает лишь как медиум мира у С. Рубинштейна, ни рассматривая его как саморепрезентацию Варелы и Лумана, которая в конечном счёте оказывается био-социо-«материей». В обоих случаях упускается то, как обретает своё место что-то новое. Если субъект лишь отражает мир, то всё новое есть лишь постоянное повторение старого. Аналогично, по сути, происходит и с самопрезентацией. Единственное отличие может заключаться в том, что саморепрезентация способна допускать «ошибки», приводящие к изменениям. Но достаточно ли хорошо такое объяснение?

Можем ли мы назвать ошибкой то, что сделал Сократ, когда фактически потворствовал своей казни? Было ли ошибкой, когда Ясперс предложил немцам признать их вину и осмыслить её так, как она того заслуживала? То есть фактически совершить моральное самоубийство. Но не стало ли результатом этих двух и многих других подобных поступков не самоубийство, а, напротив, перерождение? Где искать смысл этих поступков? Была ли у них формальная сторона, благодаря которой мы могли бы сказать: «Да, это поступки, несомненно, особенные»? Как, в конце концов, отличить нарратив рядового поступка от нарратива того поступка, который опередит облик эпохи?

Представляется, что в таких переломных поступках себя являют не системные, а какие-то иные свойства природы. В них как будто обнаруживается онтологический раскол, расщепление. И как бы странно это ни звучало, но для описания таких явлений недостаточно терминологического аппарата и методов теории систем. Уже Луман высказывался о ней в духе, что он (Луман) сохраняет от неё лишь лейбл и стремится преодолеть её внутренние противоречия, пытается надёжно, раз и навсегда, разделить среду и активное начало. Но этого, как нам кажется, оказывается недостаточно. В системе такая граница никогда не будет надёжной.

Где заканчивается агент и начинается среда, в которой он функционирует? Понять очень непросто. И дело не только в том, что эта граница подвижна и сама является частью какого-либо динамического процесса, но и в том, что по своему духу любая система обозначает внутренние границы лишь условно – по факту во всех областях системы имеют место взаимодействия всех возможных типов, но в разной степени. Системе чужды непроницаемые образования, отделённые от остальной среды непроходимой границей. Фактически такая граница либо есть с самого начала как фундаментальное условие, либо её нет.

Но всякий наблюдатель, существующий во Вселенной, – и особенно человек, осмелимся мы утверждать, – являет собой самый живой образец такой границы, образец непроницаемого онтологического раскола. Наблюдатель своим существованием противопоставляет себя среде, но не в том смысле, что выделяется из неё в рамках системы «агент – среда», а в том, что существует за её границей. Или, как писал Л. Витгенштейн в «Логико-философском трактате», что субъект есть граница мира.

По иронии выходит так, что наиболее важное системное свойство такой системы, как «наблюдатель», должно заключаться именно в том, что он (наблюдатель) обязан не составлять часть той системы, которую наблюдает. Следовательно, такое образование уже нельзя называть системой. И мы поэтому некоторое время назад ввели понятие «не-система» – чтобы подчеркнуть, что речь идёт о таких совокупностях, которые содержат онтологический раскол. А это, в свою очередь, означает, что не-система, коей мы считаем человека и всякого наблюдателя вообще, определяется тем, сколь много она содержит расколов и непроницаемых границ.

Например, говоря о мыслях и поступках, которые меняют наш мир (и которые мы обсуждали ранее), можно было бы отметить, что их формальная сложность превышает сложность мыслей и поступков, которые в среднем определяли текущую для них эпоху. Мы убеждены, что формальной (ключевой) стороной поступка является не то, насколько он соответствует историческому моменту (марксизм), и не то, как он сам себя репрезентирует (Луман), а то, какова его логическая структурная сложность.

Иными словами, чем больше измерений смысла включает поступок или решение, тем больше этот поступок или решение требует психического ресурса сознания. То есть психическое по своей структуре зависит от логического.

В этом смысле о родстве психического и формально-логического даже Рубинштейн пишет: «Психические законы – это законы мышления как процесса, как мыслительной деятельности индивида; они определяют ход его мышления в закономерной (причинной) зависимости от условий, в которых совершается мыслительный процесс. Логика же формулирует те соотношения мыслей (продуктов мыслительной деятельности), которые имеют место, когда мышление адекватно своему объекту – бытию, объективной реальности. Значит, одна и та же познавательная деятельность индивида является предметом и психологического, и логического исследований. При этом процесс и его результат – образ – в познавательной деятельности индивида неразрывно взаимосвязаны. Поэтому нельзя отнести психологические исследования к процессу, взятому безотносительно к его „продукту“ или результату, так же как нельзя, анализируя соотношения мыслей в познавательном содержании, вовсе оторвать их от процесса мышления, в результате которого они возникают»[15].

Мы ранее уже показали, какова структура онтологической проблемы «каково В, если А есть В» («Что такое квалиа, если сознание есть квалиа?») и эпистемологической проблемы «каково А, если А есть и В, и не-В» («Способны ли мы оценить размеры мира, если он представляется нам и конечным, и бесконечным?»). Рассмотрим для иллюстрации нашей идеи ещё одну важную концепцию с точки зрения её формальной логической сложности. Эта концепция крайне важна для общественного устройства и во многом пересекается со всем тем, что обсуждалось. Речь идёт о понятии «святость» в форме имени прилагательного «святое» или определения «то, что свято». Обозначим эту концепцию как «с-концепция».

Как известно, каждое предыдущее поколение во многом определяет следующее поколение как нарушающее их с-концепцию. Проще говоря, старики считают, что для молодёжи «нет ничего святого». При этом обычно нарушение с-концепции связывают с такими характеристиками поведения и мышления, как инфантильность, безответственность, юношеский максимализм и т. д. Представители старшего поколения обычно не склонны видеть в поведении молодёжи прогрессивные черты, особенно тогда, когда она «попирает святое» или с пренебрежением относится к их с-концепции. Хотя обычно отклонения от с-концепции носят прогрессивный характер.

Что же входит в эту концепцию и как она формируется? Сразу же предупредим, что для ответа на этот вопрос мы не будем использовать теории святости, принятые в теологии, а именно восприятие её как высокой степени духовного совершенства, которое присуще Богу и святым. Когда мы говорим о святом и о святости применительно к эволюции человека, то имеем в виду набор ценностей, которые он считает настолько фундаментальными, что готов даже пожертвовать собой ради их соблюдения.

Фактически, святое, на наш взгляд, это всё то,