Бронислав Малиновский - Избранное: Динамика культуры Страница 12

III. Ценность исторического исследования и пределы его возможностей

Поиск нулевой точки процесса изменений

Необходимо рассмотреть еще одну точку зрения на природу контакта, а именно ту, которая трактует изменения как отклонение от первоначального состояния равновесия и приспособленности, почти как отход от первоначального племенного уклада. Также подразумевается, что изменения в целом соотносятся с такими характеристиками, как неприспособленность, деградация, социальная напряженность и нарушение законодательных и моральных принципов. Не будет ли поэтому естественным принять, что культурные изменения есть отклонение от нормальных условий? Д-р Люси Мэйр ввела удачное понятие для обозначения равновесного состояния племени в ситуации до воздействия со стороны европейской культуры – «нулевая точка» культурных изменений.

Эта точка зрения одновременно правдоподобна и привлекательна. Чтобы объяснить степень и «причины» изменений, кажется обязательным и необходимым вернуться к их исходной точке. Воспоминания ваших старых информантов, внушающие особое доверие в том, что касается вопросов племенного знания, изображают прежние времена как золотой век человеческого существования. Естественная склонность каждого этнографа также заставляет его воспринимать доброкачественную туземную культуру не просто как terminus ab quo[3], но как terminus ad quem[4] нормального состояния, как единственно правильный критерий для сравнения, проводимого между патологией изменения и здоровым состоянием племенного уклада. Действительно, вся научная работа требует устойчивой системы координат, определенного набора установок, и нулевой уровень контактов и изменений на первый взгляд как будто дает наилучшую точку отсчета и определяет масштаб для оценки любого отклонения от нормы. Подобное сравнение обеспечивает, таким образом, по словам Мэйр, «объективную основу для определения политики»{40}.

Л. Мэйр в своем мастерском изложении данной концепции настаивает, что обнаружение подобных отклонений от нормы в современных африканских институтах требует – в качестве исходной точки – реконструкции, позволяющей дать полный образ работы данных институтов во времена, предшествующие контакту{41}. Хотя она и признает определенную ограниченность подобной реконструкции, но тем не менее настаивает на том, что исторический подход имеет существенное значение для анализа ситуации контакта. Отстаивая свою позицию, она проводит различие между более или менее статичными обществами и теми, которые подвергаются быстрым изменениям. Мэйр утверждает, что в статичном обществе, где институты уже приобрели прочные основания и стабилизировались, знание о прошлом будет несущественным для функционального постижения настоящего. Но в изменяющемся обществе, где нововведения еще не выкристаллизовались и новые институты не заняли строго определенного места, где еще не были осуществлены дополнительные модификации социальной структуры, – там контраст между прошлым и настоящим имеет огромное значение{42}. Проводимое Мэйр разграничение статичных и динамических фаз в истории культуры и ее предложение использовать два метода, функциональный и исторический, для изучения этих различающихся фаз имеют широкие теоретические следствия. Это может, например, привести к заключению, что функциональный метод ограничен в сфере своего применения, что он не может считаться пригодным для изучения стабильной, сбалансированной культуры, в которой все системы социального сотрудничества находятся в состоянии равновесия.

Л. Мэйр доводит разграничение между статичной и динамической фазами в истории культуры до крайней степени, констатируя, что уравновешенная и благодаря этому статичная фаза – это нормальное состояние культуры, тогда как динамическая фаза, с которой мы встречаемся в современных ситуациях разнородных контактов, представляет собой патологическое состояние. Такая дуалистическая концепция, коль скоро она утверждает принципиальное, а не только количественное различие между культурами, превращается в отдельную рабочую гипотезу, которая должна быть тщательно проверена, перед тем как будет принята в качестве основания для дискуссии о методах исследования.

Пытаясь точно определить сущность исторического сравнения традиционной культуры и ситуации контакта, Мэйр отрицает социологическую значимость изучения промежуточных стадий. По ее мнению, это объясняется тем, что в настоящем уже невозможно установить, каким было соответствие между различными историческими событиями и развитием туземной культуры в тот момент, когда каждое из этих событий имело место{43}. Поэтому она делает вывод, что в изучении культурного контакта предметом для каждого антрополога может и должно стать сравнение традиционных туземных институтов, то есть традиционной культуры в нулевой точке сопутствующих контакту влияний, с современной ситуацией{44}.

Я уже говорил о том, что реконструкция есть и остается одной из главных задач научной этнологии. Но признать закономерность интереса к реконструкции, даже страсть антиквара, – это одно; а согласиться с утверждением, что реконструкция является особым методом изучения культурного контакта, – другое. Прежде всего, важно не смешивать реконструируемое прошлое с реальностью того, что до сих пор продолжает существовать в качестве сохранившихся осколков исторического прошлого. Например, тот факт, что власть вождя по-прежнему сохраняется даже там, где ее полностью игнорируют воздействующие на туземную культуру европейцы, доказывает, что в данных областях этот институт все еще не утратил своей жизненной силы. Однако власть вождя, существовавшая на несколько поколений ранее, должна была отличаться от той формы, в которой она дожила до сегодняшнего дня, хотя бы потому, что до-европейская ситуация характеризовалась абсолютным самовластием главы племени и предполагала полную и нераздельную власть вождя, включая его право вести войну, добывать рабов и держать под контролем все богатства племени. А для будущего и даже настоящего важно то, что до сих пор живо, а не то, что уже умерло.

Равным образом важно понимать, что «вспоминаемое прошлое» – то есть его отражение в человеческой памяти – не нужно, а в действительности и невозможно, реконструировать. Его нужно исследовать просто путем привлечения воспоминаний членов племени. А здесь мы приходим к другой ошибке, а именно к смешению мифологического образа прошлого, какое создают и поддерживают туземцы, со строго выверенной картиной, которая должна возникнуть в результате научной реконструкции. Для некоторых африканцев, все еще преданных собственной культуре, прошлое в ретроспективном взгляде становится раем, утерянным навсегда. Для прогрессистов или ренегатов, зачастую существенно выигрывающих от изменения, прошлое – это время непомерного зла. Доверие к воспоминаниям стариков или современным рассуждениям о том, что было, не всегда оправданно и редко способствует достижению целей реконструкции. В действительности исследователя культурного изменения занимает вовсе не объективно истинное прошлое, реконструируемое научно и представляющее первостепенную важность для антиквара, но психологическая реальность сегодняшнего дня. Первое – это ряд событий уже умерших и похороненных, ушедших из реальности вплоть до полного исчезновения их из человеческой памяти; последнее – могущественная психологическая сила, определяющая современное поведение африканского туземца. Люди руководствуются ошибочными ощущениями, а не пренебрежением истиной.

Более того, реконструируемое прошлое не всегда удается описать с необходимой точностью, и здесь антропологу очень часто придется говорить: «Ignoramus ignorabimus»[5]. В регионе Гвинейского залива, где контакты начались во времена Генриха Мореплавателя, задача реконструкции очевидно безнадежна. Но даже и там, где контакты насчитывают только сотню лет или всего несколько десятилетий, реконструкция может оказаться столь же трудным делом. Революционные изменения во всей Юго-Западной Африке, происшедшие благодаря основанию, росту и распространению влияния зулусской империи под властью Чаки, сделали практически невозможным создание нормальных условий для мирной и единой племенной жизни. М. Хантер, которая, как мы видели, полагает, что «любая культура может быть полностью понята только в ее историческом контексте», тем не менее вынуждена признать, что по всей Юго-Западной Африке «нет точных данных о жизни банту до контактов с европейцами». Она также сообщает настоящую причину, по которой использование «реконструируемого прошлого» в любой компаративистской дискуссии оказывается бесполезным. Если мы захотим сравнить сегодняшнее состояние изменяющейся культуры с ее «нулевой точкой», нам придется рассматривать эти две, существенно различные, ситуации, пользуясь одними и теми же методами и имея в виду одни и те же проблемы. «Но, как это ни прискорбно для исследователя культурного изменения, научная социальная антропология начала развиваться после открытия Африки»{45}.