Джон Рёскин - Этика пыли Страница 13

Люцилла. Вы правы, сэр.

Профессор. Потому что вас научили считать, что у людей по природе злое сердце. Как бы то ни было, но часто, когда люди говорят это, мне кажется, что они не верят тому, что говорят. А вы действительно так думаете?

Люцилла. Да, сэр, я в этом не сомневаюсь.

Профессор. Не сомневаетесь в том, что у вас злое сердце?

Люцилла (чувствует небольшую неловкость, но тем не менее продолжает упорствовать). Да, сэр.

Профессор. Флорри, я уверен, что вам надоело слушать. И мне не нравится, что вы пытаетесь слушать через силу: вы ведь знаете, что нельзя играть с кошкой во время беседы.

Флорри. О нет, мне не надоело слушать! Я только убаюкаю ее, и она прикорнет в складках моего платья.

Профессор. Постойте! Я вспомнил, что мне надо кое-что показать вам. Речь пойдет о минералах, похожих на волосы. Мне нужно выдернуть для этого волосок из хвоста Тити.

Флорри удивлена до такой степени, что сурово повторяет последние слова Старого профессора: «Волосок из хвоста Тити».

Профессор. Да, темный волосок. Вы, Люцилла, можете осторожно взять кошку за кончик хвоста из-под руки Флорри и выдернуть для меня волосок.

Люцилла. Но, сэр, ведь ей будет больно!

Профессор. Нисколько. К тому же она не сможет вас оцарапать, так как Флорри будет держать ее. Да, кстати, выдерните лучше пару волосков.

Люцилла. Но она, пожалуй, оцарапает Флорри, да и самой Тити все-таки будет больно! Если вам нужны темные волосы, не подойдут ли мои?

Профессор. Неужели вы и вправду скорее готовы выдернуть волос у себя, чем у Тити?

Люцилла. Да, конечно, если мой годится.

Профессор. Но это очень безнравственно с вашей стороны, Люцилла!

Люцилла. Безнравственно, сэр?

Профессор. Да. Если бы у вас было не такое злое сердце, вы бы скорее выдернули все волоски у кошки, чем один у себя.

Люцилла. О, я не имела в виду ничего плохого.

Профессор. Я думаю, что если бы вы, Люцилла, говорили правду, то с удовольствием привязали бы камень к хвосту Тити и гонялись бы за ней по всей площадке для игр.

Люцилла. Нет, я не сделала бы этого.

Профессор. Это неправда, Люцилла, вы знаете – это не может быть правдой.

Люцилла. Сэр?

Профессор. Конечно, неправда. Как может исходить правда из такого сердца, как ваше? Ведь оно во зле своем лживо.

Люцилла. О нет-нет! Вы придаете не тот смысл моим словам, я вовсе не имела в виду, что сердце заставляет меня лгать.

Профессор. Вы имели в виду, что оно само лжет внутри вас?

Люцилла. Да.

Профессор. Иными словами, вы знаете, что истинно вне вашего сердца, и говорите сообразно этому, и я могу верить внешней стороне вашего сердца. Внутри же оно грязно и лживо. Не так ли?

Люцилла. Предполагаю, что так, хотя мне не совсем это понятно.

Профессор. Понять этого нельзя, но чувствуете ли вы это? Уверены ли вы, что сердце ваше лживо во всем, что оно безнадежно испорчено?

Люцилла (более оживленно, так как смысл разговора стал ей понятнее). Да, сэр, я уверена в этом.

Профессор (задумчиво). Я очень огорчен этим.

Люцилла. И я.

Профессор. Чем же вы огорчены?

Люцилла. Как чем?

Профессор. Я хочу спросить, в чем вы чувствуете это огорчение? В ногах?

Люцилла (хихикнув). Конечно нет, сударь.

Профессор. В таком случае в плечах?

Люцилла. Нет, сэр.

Профессор. Уверены? Очень рад, так как огорчение в плечах недорого стоит.

Люцилла. Мне кажется, что я чувствую его в сердце, если только это именно огорчение.

Профессор. Именно огорчение? Хотите ли вы этим сказать, что уверены в своей испорченности и нимало этим не огорчаетесь?

Люцилла. Нет, не то. Я сама часто плакала из-за этого.

Профессор. Ну хорошо, значит, вы чувствуете печаль в вашем сердце?

Люцилла. Да, если печаль того стоит.

Профессор. А даже если и не стоит – не может же она быть в каком-нибудь другом месте. Ведь не хрусталик же ваших глаз огорчается, когда вы плачете?

Люцилла. Конечно нет.

Профессор. В таком случае у вас два сердца: одно испорченное, а другое сокрушающееся об этой испорченности? Или, может быть, одна сторона вашего сердца сокрушается о другой?

Люцилла (утомленная перекрестным допросом и несколько раздраженная). Вы понимаете, что я не могу этого объяснить, и знаете, что об этом сказано в Писании: «В членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего».

Профессор. Да, Люцилла, я знаю Писание, но не думаю, что это прояснит нам что-нибудь, если мы не постараемся не только понять, но и прочувствовать эти слова. Вы же, не уяснив себе значения одного стиха Библии, как только он ставит вас в тупик, немедленно переходите к другому, вводя три новых слова – «закон», «члены» и «ум», значение которых вам пока непонятно, а может быть, и никогда не будет понятно: такие люди, как Монтескье и Локк, потратили большую часть жизни на разъяснение двух из них.

Люцилла. Ах, сэр, спрашивайте, пожалуйста, кого-нибудь другого.

Профессор. Если бы я думал, что кто-нибудь ответит лучше вас, Люцилла, я бы именно так и поступил. Но, представьте, я стараюсь не себе, а вам разъяснить ваши чувства.

Люцилла. О, в таком случае продолжайте, пожалуйста.

Профессор. Заметьте, я говорю «ваши чувства», а не «ваши верования», потому что я не могу взяться за разъяснение чьих бы то ни было верований. Однако я должен попытаться хотя бы отчасти понять и ваши верования, так как хочу привести вас к какому-нибудь заключению. Насколько я понимаю ваши слова или слова других людей, которых учили так же, как и вас, вы полагаете, что существует внешнее добро, вроде гробов повапленных, снаружи кажущихся красивыми, а внутри полных всякой нечистотой или глубоко скрытой неправдой, которую мы сами не чувствуем и которую видит лишь Творец. (Шепот одобрения среди слушательниц.)

Профессор. Тело не подобно ли душе?

Немой вопрос на лицах.

Профессор. Так череп, например, есть, по-видимому, вещь некрасивая?

На посерьезневших лицах читается: «Конечно нет, а что же дальше»?

Профессор. И если бы вы могли просветленным взором видеть одна в другой все, что видит Бог под вашими красивыми личиками, понравилось бы вам это?

Шепот: «Нет».

Профессор. Было бы это благом для вас?

Молчание.

Профессор. Богу, по всей вероятности, угодно, чтобы вы не только не видели того, чего Он вам не позволяет видеть, но чтобы вы даже и не думали о том.

Ничем не нарушаемое молчание.

Профессор. Нехорошо было бы для вас, если бы вы, умываясь или причесываясь, думали о форме челюстей, о хряще носа и о зубчатых швах обнаженного черепа. Не правда ли?

Решительное согласие.

Профессор. Не менее неприятно было бы вам видеть, как сквозь стекло, ежедневный процесс питания и разрушения.

Еще менее было бы приятно, если бы вместо образования простых строений организма, как, например, скелета, или вместо развития низших отправлений его, как при процессах рождения и смерти, в нем происходили отвратительные болезненные явления.

Вы бы попытались излечить их. Но, приняв все необходимые меры, вы не сочли бы, что излечению содействует постоянное зрелище ран или мысли о них. Напротив, вы были бы благодарны за каждую минуту забвения. Точно так же и при обычном здоровом состоянии вы должны быть благодарны Творцу за то, что он скрыл все страшное в ваших организмах под покровом нежной видимой красоты и вменил вам в обязанность, ради вашего блага, наслаждаться ею как в себе, так и в других. Не надо, правда, скрывать болезней или отказываться верить в них, когда они существуют, но не следует постоянно думать о них.

Что касается болезней души, то здесь от вас требуется соблюдение тех же мудрых правил и тех же обязанностей. Определите ясно, что в вас есть дурного, и, если знаете средство исправить зло, – воспользуйтесь этим средством. Пытаясь разобраться в себе, никогда не называйте себя просто грешницами – это очень дешевое обвинение и совершенно бесполезное. Вы можете при этом, пожалуй, дойти до того, что это название понравится вам и вы будете им гордиться; но называйте себя лгуньями, трусихами, ленивицами, обжорами, завистницами, если вы считаете, что заслуживаете одного из этих названий. Стремитесь обуздать пороки, которые вы у себя обнаружили. И лишь только вы вступите на деятельный путь излечения, вы тотчас перестанете горевать о своей непонятной испорченности. В конце концов, вы найдете, что труднее искоренить пороки, чем заглушить их, развивая в себе добродетели. Не думайте о своих недостатках, а тем более о недостатках других: в каждом человеке ищите доброе и сильное; чтите это добро, радуйтесь, если возможно, подражайте ему – и недостатки ваши отпадут, как облетают сухие листья, когда придет время. Если же, оглянувшись назад, вы увидите, что вся ваша жизнь корява, как ствол пальмы, не печальтесь и об этом, пока «пальма» растет, пока она покрывается густой листвой и обременяет вершину свою сладкими плодами. И если даже вам не удастся отыскать в себе много добра, подумайте, что для мира не имеет большого значения, каковы вы: помимо вас на свете много людей благородных, а вы просто радуйтесь их благородству. Громадная доля нынешнего, даже честного исповедования в грехах есть только болезненный эгоизм. Мы готовы скорее сосредоточиться на своем собственном зле, чем отрешиться от сосредоточения интереса на себе самих.