Габриэль Тард - Преступник и толпа (сборник) Страница 39

Не возобновляя этого исчерпанного уже вопроса, мы должны сказать, в чем именно, на наш взгляд, состоит вытекающая из него истина. Полетти соглашается с тем, что общее число пороков и преступлений утроилось в течение полувека во Франции, и с тем, что приходится констатировать такое же повышение во всех наших цивилизованных странах; правда, он считает необходимым вывести отсюда, что прогресс нашей промышленной цивилизации связан с прогрессом преступности, но его восторг перед нашей промышленной цивилизацией от этого не страдает. Почему же? Потому что, по его мнению, если индустрия и вызывает преступность, но все же она сама растет скорее, чем эта преступность, а меньший рост преступности уже подразумевает ее действительное относительное уменьшение. Во Франции (статистика этой страны и подала мысль рассматривать этот вопрос именно таким образом) с 1826 года до 1878 ввоз увеличился со 100 до 700, вывоз приблизительно настолько же, стоимость движимого и недвижимого имущества, оставленного по наследству, судя по публикациям, поднялась приблизительно со 100 до 300. Из этих и подобных этим сравнений можно вывести, что народное богатство Франции, другими словами – ее производительная деятельность, в этот промежуток времени учетверилось, а ее преступность увеличилась лишь со 100 до 254; значит, на равное число актов созидания приходилось в 1878 году меньшее количество актов разрушения, чем их было в 1826 году; отсюда чистая прибыль преступности, если мне позволят перевести так мысль Полетти, заметно понизилась, в то время как ее валовая прибыль увеличилась. Здесь две ошибки: одна состоит в том, что зло, которое случайно, косвенно и временно связано с индустрией, рассматривается как ее логическое, постоянное и неизбежное следствие; другая – в слепом самообмане мыслью, что это зло есть, в сущности, добро. Первое заблуждение обнаруживает слишком мрачный взгляд на промышленность, второе – слишком большое пристрастие к ней. Первая ошибка ставит его в противоречие со Спенсером, по словам которого, в промышленном обществе должно быть «очень небольшое, если не совершенно ничтожное количество» преступников, и если статистика противоречит в этом Спенсеру, то не менее верно то, что труд, по его мнению, за исключением зловредного влияния, производимого в некоторых случаях потреблением его продуктов, является самым могущественным двигателем нравственного усовершенствования.

Вторая ошибка создает противоречие с разумом. Предположим на минуту, что цивилизация вызывает преступление, как колебание зефира вызывает световое ощущение; но из того, что по знаменитому психофизическому закону ощущение растет только как логарифм его возбуждения, вовсе не следует, что если я зажигаю девять свечек вместо трех или 27 вместо девяти, то я буду видеть хуже, потому что интенсивность моего зрения увеличивается лишь от двух до трех и от трех до четырех. Нельзя судить о преступности нации и эпохи, как судят о безопасности способов передвижения; имеют, конечно, право говорить, что, несмотря на ежегодное и с каждым годом растущее число случайно убитых и раненых, железные дороги становятся все менее и менее опасным способом передвижения, потому что число смертных случаев и увечий по отношению к числу пройденных локомотивом километров постепенно уменьшается. Но почему можно степень опасности путешествий выражать не количеством несчастных случаев, взятых отдельно, но отношением этого количества к расстоянию? Основание этого состоит в том, что действительно существует неизбежная и нерасторжимая связь между ростом числа путешествий и происходящих время от времени крушений. Даже в том случае, если бы все деловые люди и путешественники возымели твердое и определенное желание избегать крушений, последние неизбежно происходили бы; в то время как если бы весь мир вполне серьезно и раз навсегда решил, чтобы не было преступлений, то их не было бы. Предположим, что предусмотрительность и осторожность деловых людей и путешественников будет всегда одинакова, число крушений будет все-таки увеличиваться соответственно увеличению количества поездов. Но если при постоянно одинаковом уровне общественной нравственности и всех остальных условий увеличится количество труда, то только будет расти преступление? A priori можно предсказать противное; a posteriori доказательство можно найти там, где случайно встречаются условия, желательные для наблюдения над изолированным влиянием труда на преступность, независимо от вмешательства всяких других влияний. Можно думать, что с 1860 по 1867 год нравственность почтовых чиновников осталась все той же, и труд их не изменился, но интенсивность его сильно увеличилась; число денежных писем увеличилось в 2 1/2 раза, в то время как число таких писем, ежегодно исчезавших, другими словами, украденных, постепенно опустилось с 41 до 11. Значит, сознание профессионального долга растет тем больше, чем чаще представляются случаи его выполнить, и вследствие этого оно должно все больше и больше брать верх над силой дурных инстинктов, при условии? что она остается все той же.

Всякий педагог очень удивился бы, если бы его спросили, не увеличивается ли в его классе число наказаний по мере того, как этот класс становится трудолюбивее?

Но дело в том, что труд бывает разный; если в каком-нибудь классе, наиболее трудолюбивом, труд распределен плохо, – непосилен для одних, которых он утомляет и которым разбивает нервы, недостаточен дня других, которые от него отвыкают, или если он плохо направлен благодаря неумело поставленным занятиям сочинениями и вредным чтением, возбуждающим чувственность, тщеславие и жажду преждевременных наслаждений или соперничества ввиду предстоящей награды; в таком случае легко может быть, что прогресс труда сопровождается прогрессом невоздержанности, порочности и всевозможных школьных недостатков. Аналогичное явление происходит в наших городах, где безумное стремление к роскоши превышает стремление к труду, и где преступления против нравственности увеличились в 6 и 7 раз, в то время как народное богатство увеличилось только втрое или вчетверо. Социалисты, значит, правы, ставя на счет неправильного распределения или ложного направления производительной деятельности моральное зло, которое увеличивается вместе с ней и, с другой стороны, не уменьшается, когда она ослабевает. Ведь начиная с той эпохи, которой Полетги закончил свое исследование имущественной состоятельности французского народа, оно перестало уже расти и начало быстро понижаться, даже слишком быстро, в то время как преступность продолжает идти вперед, заметно развиваясь. В конце концов от закона, установленного этим почтенным ученым, не остается ничего, что и обнаружила статистика.

Преступность, по замечанию Гарофало, так мало пропорциональна коммерческой деятельности, что Англия, где порочность и преступность уменьшаются, является самой замечательной нацией по необычайному развитию торговли, а Испания и Италия, по количеству преступлений превышающие все главнейшие государства Европы, остаются далеко позади их в смысле развития коммерческой деятельности. Прибавим, что во Франции наиболее трудолюбивый класс – без сомнения, класс земледельческий, и что он при сравнении одинаковых цифр населения оказывается одним из наименее преступных, несмотря на неблагоприятные условия жизни[76].

Можно заключить отсюда, что труд – сам по себе противник преступления, и если благоприятствует иногда последнему, то косвенно и отнюдь не безусловно, что соотношение между трудом и преступностью таково же, как соотношение между собой двух видов труда, противоположных друг другу. Еще раз: криминология – это не что иное, как часть социологии, как мы ее понимаем. Общие законы, выработанные политической экономией относительно производства товаров, должны быть применены к развитию преступности, если хотят уяснить себе перипетии этого специального вида индустрии. Это тем более верно, что, локализируясь в известных категориях дегенератов и лиц деклассированных, преступление все чаще и чаще делается их карьерой. На этот счет мы встречаем кажущееся затруднение. С одной стороны, преступники все реже и реже образуют сообщества для совместных действий, как это можно вывести на основании данных статистики 1826 года до нашего времени путем сравнения числа обвинительных приговоров с числом обвиняемых. Эти два числа, из которых первое неизбежно превышает второе, мало-помалу сближаются, откуда можно вывести, что совершаемое отдельно преступление носит характер случайный, менее привычный и менее профессиональный. Но, с другой стороны, правильная, непрерывная и фатальная прогрессия рецидивов во всех европейских странах доказывает совершенно обратное. Замечу мимоходом, что при старом режиме, напротив, число сообщников одного преступления было выше, но что собственно рецидив играл небольшую роль в преступности того времени. Во время голода и неурожая шайки, организовавшиеся в группы от 40 до 50 человек, разоряли и грабили все, но они тотчас же рассыпались.