Джон Куиггин - Зомби-экономика. Как мертвые идеи продолжают блуждать среди нас Страница 42

В обычных условиях этот всплеск банкротств стал бы главной темой дня. Однако во время последнего кризиса банкротства отошли на второй план по сравнению с изъятием заложенных по ипотеке домов. В период подъема набравшие слишком большие долги домовладельцы обычно могли продать жилье с большой наценкой и расплатиться по счетам, поэтому изъятия были редкостью. Начиная с 2007 года их число резко увеличилось: первыми пострадали «рискованные» заемщики, а за ними последовали и другие категории населения. Банки изъяли 2,3 млн домов в 2008 году и 2,8 млн в 2009 году. В особенно пострадавших от этого регионах, таких как Калифорния, более 5 % домов были изъяты в течение одного года.

Вера в миф об «обогащении сверху вниз» во многом подпитывалась дешевым кредитом. Теперь, когда доступного кредита нет и ясно, что, видимо, скоро он не вернется, обнаруживаются долго скрывавшиеся проблемы.

Эконометрические исследования

Зависимость между неравенством и экономическим ростом стала предметом многочисленных эконометрических исследований, которые дали, как это часто бывает, противоречивые результаты. В центре внимания ранних работ была взаимосвязь между изначальными уровнями неравенства и последующими темпами экономического роста. Эти исследования неизменно подтверждали отрицательную связь между изначальным неравенством и последующим ростом. Вместе с тем увеличение неравенства, по-видимому, благоприятно сказывалось на росте.

Это очевидно противоречие можно объяснить тем, что первоначальное увеличение неравенства благоприятствует экономическому росту, но его долгосрочные эффекты по большей части вредны. В эпоху рыночного либерализма рост неравенства был тесно связан с финансовым дерегулированием и ростом финансового сектора. Краткосрочные эффекты финансового дерегулирования практически везде были положительными. Отрицательные же последствия могли проявиться через годы и даже десятилетия. Этим легко объясняется положительная корреляция между изменениями неравенства и экономического роста в краткосрочной и среднесрочной перспективе.

Только недавно исследования такого рода непосредственно обратились к проверке гипотезы об «обогащении сверху вниз». Возможно, наиболее важной здесь является работа Дэна Эндрюса и Кристофера Дженкса из Гарвардского института государственного управления им. Дж. Ф. Кеннеди, а также Эндрю Ли из Австралийского национального университета, которые поставили и попытались решить следующий вопрос: «Действительно ли повышение доходов богатых поднимает все лодки?». Эндрюс, Дженкс и Ли использовали панельные данные по двенадцати развитым странам с временным промежутком от 22 до 35 лет в период с 1905 по 2000 год. И они не нашли систематической связи между долей богатых в доходе и экономическом ростом. После 1960 года можно выявить небольшую статистически незначимую связь между изменениями в неравенстве и в темпах экономического роста. Однако улучшение благосостояния нижних в распределении дохода групп происходит настолько медленно, что с увеличением неравенства никакого сокращения первоначального отрыва не происходит.

Эндрюс, Дженкс и Ли провели моделирование некоторых показателей отдельно для США. Даже если предположить, что рост неравенства в США после 1970 года вызывал постоянное увеличение темпов экономического роста, оказывается, что за 30 лет (к 2000 году) рост благосостояния домохозяйств за пределами верхних 10 % не смог бы компенсировать их уменьшившуюся долю в совокупном доходе.

Если рассмотреть распределение дохода внутри нижних 90 %, то ситуация оказывается намного хуже. Домохозяйства с доходом, равным медианному или ниже, то есть те, кто попадает в нижнюю половину распределения, далеко отстали от тех, чьи доходы выше медианного, даже несмотря на то что вместе эти две группы находятся далеко позади верхних 10 %. Кроме того, обнаружилось определенное негативное влияние роста неравенства между средними и нижними группами в распределении на экономический рост.

Социальная мобильность

В США неравенство экономических результатов гораздо выше, чем в других развитых странах. И конечно, это неравенство выросло в эпоху рыночного либерализма. Но кое-кто готов спорить с данным фактом, особенно если это оплачивается, просто из духа противоречия, стремления показать, что «все, что вы знаете о неравенстве доходов, – заблуждение».

Другое убеждение, а именно что неравенство компенсируется высокой социальной мобильностью, напротив, широко распространено как в США, так и за их пределами, и прочно осело в головах в виде метафоры о «стране возможностей». Почему же никто из духа противоречия не берется отрицать это расхожее представление?

В самом деле, в конце XIX века на фоне иерархичных европейских обществ США были страной возможностей, и многие по сей день считают, что это так. Но международные сравнительные исследования говорят об обратном. Какой бы показатель мы ни взяли, социальная мобильность в США самая низкая среди развитых стран, а в европейских социал-демократических странах она самая высокая.

Рон Хэскинс и Изабель Соухилл из Института Брукингса исследовали социальную мобильность на примере жизненных траекторий мужчин, чьи отцы находились в нижних 20 % распределения дохода.[107] Если бы мы жили в мире равных возможностей, то, следует полагать, 20 % сыновей должны были бы оказаться в той же самой группе, что и их отцы.

На самом же деле, как выяснили Хэскинс и Соухилл, 42 % сыновей остались в той же группе, что и их отцы, тогда как в Дании соответствующая цифра составила 25 %, в Швеции – 26 %, в Финляндии – 28 %, в Норвегии – 28 %, в Великобритании – 40 %. Даже в скандинавских странах родиться в бедной семье – значит иметь дополнительные препятствия на пути к лучшей жизни. Однако в США родиться в бедной семье означает иметь вдвое меньшие шансы на более обеспеченное будущее. Другие исследования, где применялись иные методы измерения мобильности, привели к тем же выводам.

С воцарением рыночного либерализма социальная мобильность стала снижаться. Поскольку обеспеченные слои населения увеличили отрыв от остального общества по доле в доходе, они отрезали путь к спасению остальным, застолбив за своими детьми место в гораздо более светлом будущем, чем то, на которое могут рассчитывать дети из бедных семей.

Все данные свидетельствуют о том, что противопоставление равенства результатов и равенства возможностей, ключевое в риторике рыночных либералов, не имеет ничего общего с реальностью. Выравнивание возможностей способствует выравниванию результатов, и наоборот.

Причины этого выяснить нетрудно. Считается, что крайне неравномерные экономические результаты рыночной либеральной политики сглаживаются благодаря доступной для всех системе образования и законам, которые запрещают дискриминацию и обусловливают прием на работу и дальнейшее продвижение только личными заслугами человека.

Возможно, в течение одного поколения это дает эффект, однако уже второе поколение разбогатевших родителей старается обеспечить хороший трамплин своим менее талантливым детям, например, отправляя их в престижные частные школы, где они учатся отлично сдавать экзамены и обрастают связями.

Еще одна смена поколения – и богатые вступают в схватку за свои налоги, которые, как им кажется, бесцельно тратятся на государственную систему образования, теперь для них бесполезную. Те же, кто остаются в государственной системе образования, идут на всяческие уловки, чтобы поместить своих детей в хорошие государственные школы, стараются привлечь и удержать в них лучших учителей, различными способами привлекают частные средства и т. д.

Образование принято рассматривать как наиболее надежный социальный лифт. Но параллельно с ростом неравенства богатые, что довольно естественно, старались обеспечить наилучшее образование своим детям, и самый прямой путь для этого – частные школы. Увеличение их количества всегда было центральным требованием рыночных либералов.

Соответственно, с течением времени личные способности все меньше влияли на достижение того или иного уровня образования, а уровень образования становился все менее значимым фактором социальной мобильности. Одно британское исследование выяснило, что быстрее всего уровень образования рос у «детей с низкими способностями, но высоким экономическим статусом» (или, говоря прямо, богатых балбесов). Благодаря росту богатства своих родителей эти отпрыски могли рассчитывать на более радужное будущее, нежели дети с большими способностями, но из бедных семей.

В сфере высшего образования эти проявления неравенства бросаются в глаза сильнее всего. Благодаря программам стипендий небольшое число бедных, но способных студентов ежегодно попадает в университеты Лиги плюща, такие как Гарвард и Йель. Но, как уже говорилось выше, их перевешивают студенты из семей, находящихся в верхних 25 % распределения дохода и обладающих как достаточными финансовыми ресурсами, чтобы позволить себе оплачивать огромные счета за обучение, так и культурным капиталом, необходимым, чтобы пробраться через запутанный процесс поступления.