Габриэль Тард - Преступник и толпа (сборник) Страница 44

Заметим, что эти изменения бесповоротны. Впоследствии мы будем иметь еще случай повторить это замечание. Теперь уже непонятно было бы, по крайней мере, после воцарения нового общества на обломках старой цивилизации, возвращение нашей корыстной, сластолюбивой и утонченной преступности к страстной, гордой и грубой преступности наших предков, как непонятен был бы переход от современных драм к трагедиям Rotrou и даже Расина и мистериям средних веков, или от наших жанровых картин к фрескам монастырских капелл, или от наших железнодорожных служащих к братьям средних веков, которые из милосердия делали мосты и дороги, и к каменщикам, строившим готические соборы, или даже от наших аналитических наречий, удобных для всеобщего употребления, к прежним синтетическим наречиям, сложным, звучным и торжественным, пригодным только для аристократии праздного и болтливого населения. Эта бесповоротность характерна для всех, не только органических, но и физических трансформаций. Ни одно существо не вернулось назад по пути своего развития, ни одна река не вернулась к своим истокам. Почему? Чаще всего мы этого не знаем; но как будто в том, что касается общественной жизни, ход законов подражания прекрасно объясняет невозможность этого возвращения; эту невозможность предполагает необходимость их применения.

Переходя от одной цивилизации к другой или просматривая последовательные сферы одной и той же цивилизации, мы видим, как известные деяния переходят из разряда крупных преступлений в разряд незначительных проступков и делаются наконец если не похвальными, то по крайней мере дозволенными, например (от средних веков до нас): религиозное свободомыслие, богохульство, бродяжничество, браконьерство, контрабанда, прелюбодеяние, содомия; или, наоборот, из законных и иногда даже похвальных, какими они были раньше, деяния становятся сначала несколько порочными, затем преступными, например (от древности до средних веков): аборт, детоубийство, педерастия, «блуд». Этот двойной путь трансформации, который состоит не так, как предыдущий, в изменении факторов одного и того же деяния, называемого проступком, но в различной квалификации этого деяния, то как дозволенного, то как наказуемого, этот путь совершается под влиянием бессознательной последовательности, которая предшествует всем трансформациям обществ, и которая стремится согласовать в них убеждения с потребностями, а убеждения и потребности с действиями. Отсюда, когда какое-нибудь новое убеждение, какова христианская вера, или новая потребность, какова политическая свобода, возрастает чрезмерно, и происходит то всеобщее беспокойство, указывающее на перелом старой системы стремлений и понятий, главного закона жизни. Отсюда же идет направление мнений или страстей, стремящихся, как морские приливы и отливы, к восстановлению прерванного движения. Трансформация, о которой идет речь, может сравниться с той, которая происходит под давлением тех же причин в оценке естественных и сфабрикованных продуктов. Когда христианство распространилось в Римской империи, то храмы, статуи богов, чувственные картины, амфитеатры, даже сами бани, имевшие раньше огромную ценность, достаточное доказательство неслыханной расточительности, быстро обесценились до того, что на них стали смотреть как на громоздкие предметы, которые иногда нужно было с большими издержками разрушать. Позднее также достаточно было одной ереси, чтобы свести до минимума ценность изображений святых, которые наполняли восточную империю, и поднять против них молот иконоборцев. На биржах и в торговых домах знают, что вовсе не так называемый закон спроса и предложения повышает и понижает цену на акции какой-нибудь компании, на картины какого-нибудь художника или на мебель известной эпохи, но то, что является объяснением этого мнимого закона: распространенный в публике ложный или верный взгляд на известный предмет или ее капризный вкус. Книга, ценившаяся раньше на вес золота, не находит покупателей. Александрийская библиотека бесконечно ценилась александрийцами, но для Омара она была только помехой. Несомненно, что если потребности и действия согласуются с понятиями, то понятия, в свою очередь, с течением времени применяются к потребностям и действиям[88], но лишь с течением времени. Неправда, что природа действий, которые считаются полезными или вредными, добродетельными или преступными, и их соответствующая оценка определяются природой и относительной интенсивностью потребностей, свойственных известному возрасту.

Они скорее стоят в соотношении с идеалом чести или с контридеалом бесчестия, причем как тот, так и другой строятся по поводу, а не по образцу общих потребностей, и притом потребностей прежних, а не современных. Честь и бесчестность известного времени отвечают потребностям предыдущей эпохи, чувства переживают свои причины и укореняются после исчезновения последних. Рыцарская честь никогда не давала себя чувствовать так живо, как при Людовике XIII, когда рыцарство уже утратило свой raison d’etre. В какую другую эпоху так процветала дуэль, хотя общественное мнение никогда не противилось этой эпидемии так сильно, как тогда?

Развитие религиозных верований, так же как и научных истин, по большей части не зависит от параллельного развития потребностей, хотя и ощущается их противодействие, и подчинение второго первому, то есть человеческих поступков человеческой мысли, кажется мне преобладающим фактом в истории. Если пожелают найти, например, какое деяние считалось для каждой среды общественной жизни наиболее преступным, то увидят, что таковым было деяние, наиболее противоречившее господствующей догме. Найдут также, что драгоценнейшим благом всегда считается то, которое удовлетворяет наиболее согласующуюся с этой догмой потребность. В период теократический прикасаться к предметам табу, к нечистому животному или человеку, поклоняться иному божеству, чем божество племени или селения, допустить, чтобы угас священный огонь, богохульствовать, издеваться над погребением родителей (ставших после смерти богами), не приносить на их могилах в жертву людей или животных – вот самые важные преступления. Для последователя Зороастра самым важным преступлением было закапывание в землю мертвых; следовало выставлять их трупы собакам или хищным птицам. У греков величайшим преступлением считалось не завернуть мертвого в саван. В те же эпохи божественный талисман (полотно Минервы в Афинах, щиты, упавшие с неба, в Риме, черный камень в Мекке), реликвия божества, святого, предмет культа – вот величайшие сокровища. Сокровищем по преимуществу считалось в средние века то, что мы теперь называем благодаря лингвистическому пережитку церковными сокровищами. Далее, одной из наиболее прибыльных форм мошенничества того времени был промысел торговцев поддельными реликвиями или индульгенциями, как теперь промысел торгующих процентными бумагами. Мебель, даже светская, должна была делаться по образцу церковной, парадные стулья имели форму церковных седалищ. Нравственные чувства настолько зависят от религиозных верований в рассматриваемый нами период, что не только в Египте и в Индии, но отчасти и везде в те времена, когда человеческая жизнь за пределами своего племени не ставилась ни во что, уважение к жизни животного доходило до того, что убийство или поранение известных животных считалось в высшей степени важным преступлением. Задолго до того как появились гуманисты, существовали уже анималисты (animalitaire), как называет их Летурно. Это потому, что суеверные идеи внушались уродливым, причудливым или загадочным видом четвероногих или пресмыкающихся, служивших предметами всеобщего почитания. Впрочем, распространение религиозных верований имело прекрасные результаты. Когда в каком-нибудь племени, где стесняются убивать соплеменников только, но никак не чужеземца, водворяется новая религия, то не только соотечественника, но и единоверца считается нужным охранять, а убить его считается преступным.

«Каким образом, – говорит Магомет, – правоверный мог бы убить другого правоверного?» Он не говорит только «другого араба». Если детоубийство неизвестно в Кохинхине до такой степени, что даже не предусматривается аннамитским уголовным кодексом, то это потому, что девушка-мать там ничуть не считается обесчещенной, наоборот, ей легче найти себе мужа из семьи, где хотят иметь детей, чтобы увековечить культ предков.

Вот суеверие, которое нанесло удар одному предрассудку и одному преступлению.

В монархической фазе обществ величайшим преступлением считается оскорбление величества, восстание против королевской власти, величайшим счастьем – милость короля, его улыбка или подарок. Все наиболее ценное из одежды и утвари делалось по образцу королевских дворцов.