Зависть: теория социального поведения - Гельмут Шёк Страница 71

class="p1">Для демократической системы принципиально важно, чтобы у власти сменяли друг друга разные партии. Таким образом, иногда одна партия будет более успешно, чем другие, критиковать своих соперниц, нападать на них и бросать на них тень. Даже если – что маловероятно – предвыборная борьба будет проходить в сфере интеллектуальной конкуренции с использованием точных и логичных аргументов, то, судя по той мелочной ревности и сварам из-за пустяков, которые часто случаются среди исследователей и ученых, уровень и тон предвыборных дебатов вряд ли претерпят изменения к лучшему. Целью всегда будет разгром точки зрения противника, и вне зависимости от того, насколько она уязвима с точки зрения рациональных аргументов, на нее всегда будет выгоднее нападать, апеллируя к базовым эмоциям.

Родство зависти с демократией бичует Г. Л. Менкен в своем эссе «Слепое пятно»: «Без сомнений, моим отвращением к демократии как к политической теории… я обязан внутреннему недостатку – дефекту, который в значительной степени присущ не теории, а мне. В данном случае дело скорее всего в моей неспособности к зависти. …К удаче другого человека я отношусь так же безразлично, как уличный маклер – к Иоганну Себастьяну Баху. Она не приносит мне ни радости, ни огорчения. Например, то, что у Джона Д. Рокфеллера было гораздо больше денег, чем у меня, интересует меня так же мало, как то, что он верил в крещение полным погружением и носил отстегивающиеся манжеты. А то, что какой-нибудь никому не известный болван… стал… профессором Гарварда, женился на богатой или даже на красивой и милой женщине, значит для меня так же мало, как последняя журналистская утка родом из Восточной Европы.

Причина всего этого – не в моем врожденном благородстве или приобретенной добродетели. Совсем нет. Она связана с тем случайным обстоятельством, что род моих занятий… крайне редко заставляет меня активно конкурировать с другими людьми. У меня, конечно, есть соперники, но они не соперничают со мной непосредственно и в точном смысле слова, как соперничают между собой бакалейщики, священники, адвокаты и политики. Редко когда их успех наносит мне хоть какой-то ущерб, и даже тогда это обычно не становится явным…

Пуританство представляют как величественную покорность закону, установленному Господом. Демократию описывают как братство, даже как альтруизм. Все эти представления ошибочны. В пуританстве, если поскрести, есть только одно честное побуждение, и это побуждение – наказать человека, обладающего большей способностью к счастью, – низвести его на убогий уровень «добрых людей», т. е. людей глупых, трусливых и хронически несчастных. Есть только один логичный аргумент в пользу демократии, и он состоит в том, что когда человек считает себя лучше других – это преступление, а когда он в состоянии это доказать – это самое ужасное из преступлений»[328].

Если бы демократический процесс когда-нибудь отказался от мотива зависти, это было бы чудом[329]. Польза от этого мотива – хотя бы в том, что в принципе завистливым достаточно пообещать, что имущество и преимущества других будут уничтожены или конфискованы; после этого ничего более конструктивного обещать уже не надо[330]. Негативизм зависти позволяет даже слабейшему кандидату быть довольно убедительным, потому что, находясь у власти, кто угодно сможет конфисковывать или разрушать. Чтобы увеличить капитальные активы страны, создать рабочие места и т. п., нужна более четкая программа. Естественно, кандидаты будут стараться выдвигать какие-то позитивные предложения, но часто бывает слишком очевидно, что в их расчетах зависть играет огромную роль. Чем хуже состояние экономики страны во время избирательной кампании, тем сильнее у политиков соблазн сделать «перераспределение» главным пунктом программы, даже когда они осознают, как мало у них возможностей для перераспределительных мер и, более того, насколько эти меры затормозят экономический рост.

Привлекательность зависти в политике

Роль зависти становится очевидна, например, тогда, когда законодательный орган медлит с принятием давно необходимых, разумных и полезных для общества экономических мер из страха перед латентной завистью или возмущением тех, кому эти меры сразу после их принятия могут нанести убыток. Жилищная политика различных стран предоставляет массу примеров этого. Фактор зависти играет также огромную роль в случае налоговых мер мстительного и конфискационного толка, таких, как прогрессивный подоходный налог, налог на наследование и связанные с этим виды налогообложения. Как мы увидим, специалисты по экономике благосостояния все больше и больше сталкиваются с проблемой зависти и начинают обсуждать ее явным образом.

Во имя недосягаемого равенства законодатель использует непропорционально жесткие фискальные средства, чтобы обложить налогом тех, кто по какой-то причине либо унаследовал гораздо больше, чем большинство, либо добился гораздо большего экономического успеха. Социологические исследования показали, до какой степени это требование выравнивания связано с определенными группами интеллектуалов при том, что средний избиратель почти не чувствует никакой определенной зависти к людям с действительно крупными доходами[331], поскольку обычно нашу зависть вызывают те, кто почти равен нам.

Как правило, мы не вполне осознаем, до какой степени политики эксплуатируют латентное чувство вины тех людей и групп, которые в экономическом отношении находятся выше среднего уровня. Иными словами, некоторые экономические или фискальные меры вводятся в основном не потому, что имеются доказательства существования какого-либо реального, представляющего общественную опасность чувства зависти среди низших классов, а ради того, чтобы подыграть иррациональному чувству вины. Люди чувствуют, что они обязаны что-то сделать, раз они так богаты, но при этом редко задается вопрос, приобретают ли что-нибудь на самом деле предполагаемые выгодополучатели. В этом контексте имело бы смысл исследовать манию безрассудных обещаний во время парламентских выборов, которая, как я полагаю, не просто основана на рациональном привлечении голосов избирателей, а часто также представляет собой ритуальный инструмент, облегчающий угрызения совести многих политиков.

Ситуация осложняется в случае принятия законов в пользу групп, которые еще пользуются остатками былого сочувствия, хотя условия их жизни больше не взывают к состраданию. Это могут быть группы, которые в свое время вполне осознанно разыгрывали карту зависти, создавая политический капитал за счет вызванного у других осознанного чувства вины. Во многих странах это особенно заметно у сельскохозяйственных производителей и профсоюзов. Первоначально крестьяне и промышленные рабочие, вероятно, вполне оправданно ощущали некое смешанное чувство возмущения и зависти. Однако сейчас оно институционализировалось в виде политического табу, образчика политической ситуации такого рода, которую, с нашей точки зрения, можно правильно понять только путем анализа лежащей в ее основе психологической мотивации. В конкретном случае вина, которую мы чувствуем, когда собираемся выбросить черствый хлеб, без сомнения, по происхождению связана с тем чувством, которое мешает нам проголосовать против экономически иррациональных мер, предоставляющих привилегии крестьянам.

Политические импликации зависти обсуждали как правые, так