Сергей Переслегин - Япония

Сергей Переслегин, Елена Переслегина

Япония

Изо дня в день, как из вечности в вечность — раз за разом, обыденно и волшебно, — восходит солнце над маленькой страной, и лучи его, озаряя скудную землю, предвещают ей хотя бы одно — прекрасный рассвет…

Эстетику жизни Японии определила природа, монументально-суровая: дышащие огнем горы, узкие, иссеченные ветрами террасы, холодное бурное море. Мысли о тех, кто населяет внешний мир, туманила головы редко, когда приходили корабли и "земля полнилась слухами…" С древних времен японцы, словно дети, вынужденные расти без родителей, сверстников и старших по духу и знанию, формировали культуру интровертную, ориентирующуюся на внутренний опыт, да еще, при случае — на откровения Богов. Потратив немереные физические силы на добывание пищи и едва ли не большие — на соблюдение традиций и исполнение ритуалов, японец, будь он "пеший или конный", не спешил расширить орбиту приложения сил духовных. Потому что сил этих было уже неоткуда взять. Излишков энтузиазма для обеспечения экспансии, попросту не было, так что молодежь, вкусив соли земли, строила в недолгое свободное время изящные воздушные замки из обычных человеческих чувств, творила внутрь и вглубь, закрепляя почти прекраснодушное — в пересказах — самурайское бусидо, а позже — и сменившее его интеллигентное конфуцианство; украшая красноречивые сплетения мыслей и устоев чудными трехстишиями и танка, где сакура, цикады и непревзойденный восход над Фудзи завершали Круг от исчезающего к несбывшемуся.

Конечно, случались войны дворов и убеждений и подобно тому, как это делалось у нас в Европе, опустошали страну. И когда, наконец, низкородный Тоетоми Хидэёси завершил свою работу по созданию централизованного государства, интеграция японской жизни пошла опять-таки внутрь, лишь укрепив традиции и вновь напомнив о неисполненных обетах…

А на планете, частично уже обжитой, бушевала эпоха географических открытий. И, между прочим, японские мореплаватели достигали Европы. А Китай, Корея, Филиппины — к тому времени были для них уже чем-то хорошо изученным. Однако торговля — знак взаимного влияния миров — еще и два столетия спустя не окажет на Страну Рассветов никакого влияния. Закрытый для внешнего мира, японец унесет с собой знания, опыт и продукты чужого труда и искусства словно бы затем, чтобы положить это все на циновку перед дверью: видишь, женщина, был я в дальних странах, но все так же прекрасен твой сад…

Тремя веками позже японская разведка в отличие от подобных служб всего мира будет обладать невероятной особенностью — все, что нужно, чужое — взять и при этом ничего своего не потерять.

Бурное море, надежно ограждавшее Японию от внешнего мира, сделавшее ее во времена утлых суденышек недостижимым островом, сотворило единственное в мире воистину островное государство. Государство, в котором традиции, служившие прикрытием и от чужестранцев, и от их богов, и даже от самого времени, проросли как "крестоформ"[1] на поколения вперед, и нынешние японцы, радостно бросившиеся в американо-европейский рай, неизбежно несут на себе проклятие одухотворенных строгой культовой эстетикой предков. Как "Непрошеная повесть", история Японии, с большим или меньшим толком озвученная падкими на диковины европейцами, полна сокрытых от наших глаз внутренних таинств. Она — словно легенда о затонувшем корабле, вольно и вульгарно пересказанная пронырливыми газетчиками.

Порой, когда смотришь на Японию — в разрезе всех ее долгих времен и всех немногих земель, — приходит в голову провокационная для европейца мысль об особом назначении этого хрупкого шедевра, вобравшего в себя закостенелую в безупречных пропорциях Красоту. А если пойти в своих галлюцинациях немного дальше, то можно подсмотреть, как в театре Кабуки, торжественно соблюдая законы жанра, без устали проигрывается жизнь ушедшая, и под знаком этой жизни современность становится плохо отредактированной пьесой, и мертвые начинают незаметно и размеренно влиять на живых. На кругах культуры — от сливового календаря и прибауток Нидзё до Токутоми Роко, Акутагавы Рюноске и Юхио Мисимы — прорастает древняя суть японского мироощущения: жизнь трудна, смерть прекрасна, и лишь красота — вечна.

В правильных и объективных учебниках аналитики от истории сухо напишут: "Крах старой феодальной системы и перемены в жизни общества, последовавшие за революцией Мэйдзи, нанесли школам икэбаны серьезный удар…", а вневременная сказка добавит"… и город Осгилиат был разрушен до основания, и в его развалинах появились тени, призрачные ночью и прозрачные днем…"[2]

Историко-географический очерк, посвященный Японии, проще всего начать с цифр. Более 4 тысяч островов, протянувшихся на 3,5 тысячи километров с северо-востока на юго-запад. Невероятной длины береговая линия: более 30 тысяч километров при площади всего 372 тысячи кв. км (для сравнения: у США 22 тысячи километров береговой линии при площади 7,2 миллиона кв. км). Три четверти территории заняты горами. Японские низменности — край Канто и район Кинки открыты тайфунам с Тихого океана.

"Самый сильный тайфун в истории Японии разразился 26 сентября 1959 года на острове Хонсю. Город Нагоя, третий по величине в стране, оказался практически полностью разрушенным.

Все восточное побережье острова Хонсю, от Нагойи до Токио, было омыто десятиметровой волной, пришедшей со штормом. В Токио скорость ветра достигала 165 километров в час. Воздушное и железнодорожное сообщение было полностью остановлено. После этого тайфун повернул к северу, по направлению к центру Хонсю, пройдя через провинции Тойама, Ямагата, Акита и Ниигата.

В Нагойе, городе с населением более миллиона, скорость ветра превысила 200 километров в час. Объединенная сила волн и ветра выбросила на берег стоявшее в заливе судно “Шаншай” водоизмещением 7.000 тонн. (…) Жертвы тайфуна «Вера» составили 4.464 погибших, 2.000 пропавших без вести, 10.000 раненых и 400.000 оставшихся без крова."[3]

Ежегодно Япония встречает от 15 до 30 тайфунов. По преимуществу — в сентябре—октябре, когда на Дальний Восток приходит совершенно особенная — прозрачная — осень. Этот регион (Япония, Сахалин, русское Приморье) находится на границе континентального массива Евразии и чаши Тихого океана, отсюда — муссонный характер климата. Осенью материк быстро охлаждается, и над районом Оймякона формируется устойчивый и с каждым днем все более холодный Восточно-Сибирский антициклон. Ветра с северо-запада, прохладные и сухие, приносят звенящую тишину; воздух абсолютно чист; и горизонт отодвигается, кажется, на десятки километров; склоны гор, заросшие кустарниками, окрашиваются в кармин и золото, образуя невесомое цветное покрывало, складками спускающееся к морю. Здесь нет дождей, столь характерных для европейской осени, а все «положенные» осадки выливаются в один-два дня, когда приходит Тайфун.

А потом наступает зима, длинная, холодная и малоснежная. Еще и в конце XIX столетия каждая зима была для японских крестьян (по крайней мере на Хоккайдо и северном Хонсю) игрой в рулетку со смертью. Обледенелые горные склоны, ветер, вымерзшая и вымершая природа, невероятная нищета… Зимами в японские горные деревни, отрезанные друг от друга, от побережья и городов, возвращалась, спускаясь с вершин, носящих гордые имена: Асахи, Адзумо, Ивате, Абакума, — культура раннего неолита, и вновь и вновь, как десятки тысяч лет назад, старики уходили в горы и там умирали, увеличивая остальным шансы пережить зиму.

В марте погода меняется, теплые влажные ветры с Тихого океана несут туманы и частые моросящие «сливовые» дожди. Температура воздуха быстро переходит через ноль, а потом на два-три месяца замирает где-то около плюс десяти градусов. Так что сезоны на Дальнем Востоке сдвинуты: лето начинается в конце июня, уже после солнцестояния, и заканчивается не ранее равноденствия.

С геологической точки зрения Япония представляет собой типичную островную дугу, отделяющую континентальную евразийскую плиту от океанической коры Тихого океана. Соответственно, вся территория страны, вся без исключения, оказывается сейсмоопасной зоной. Япония уверенно держит первое место в мире по количеству землетрясений и действующих вулканов.

"Эпицентр землетрясения 1923 года в Токио (известного как Канто-даи-шинсаи — великое землетрясение Канто) находился в заливе Сагами рядом с островом Ошима, в 70 километрах южнее Токио. Как и в сицилийской Мессине, в Токио не произошло предварительных слабых, толчков. Основной толчок был зафиксирован в полдень, когда деловая активность сворачивалась и токийцы готовились к уик-енду, а тысячи домохозяек готовили субботний обед.

Жилища большинства людей в японской столице были выстроены из легкой древесины и картона и находились тесно друг к другу, что вполне разумно там, где существует постоянная сейсмическая нестабильность. Разрушенный дом легко восстановить, а жителям проще выбраться из под обломков. Но такие дома чрезвычайно пожароопасны. Сильные ветры, сопровождающие землетрясение, разносили пламя от кухонных плит, газ из разорванного газопровода подхватывал его, и в результате во многих точках города начались пожары, которые постепенно объединились в один большой погребальный костер. Нефтяные танки на морских базах в Йокогаме треснули, выливая тысячи галлонов горящей нефти на улицы города и в залив. Горящая масляная пленка превратила морскую поверхность в сущий ад, погубив множество людей, которые прыгали в воду, ища спасения от огня."[4]