Ярослав Галан - С крестом или с ножом Страница 11

Не принесли герингам пользы и их заигрывания с немцами. Через час после объявления приговора улицы, ведущие к зданию нюрнбергского суда, заполнились многотысячными колоннами немецких рабочих. Правда, эти немцы пришли протестовать против приговора, но только против той его части, где говорилось об оправдании Шахта, Папена и Фриче… Такие же, только более массовые демонстрации состоялись в Берлине, Лейпциге, Гамбурге и других промышленных городах Германии. Именно под натиском этих немцев баварская полиция была вынуждена посадить Шахта за решетку через несколько часов после освобождения его из нюрнбергской тюрьмы. Последняя карта герингов была бита: немецкая улица, долгие годы обманывавшаяся герингами, немецкая улица заговорила наконец языком справедливого судьи.

На полях докладной записки адмирала Канариса, в которой речь шла об уничтожении гитлеровцами советских военнопленных, Кейтель в свое время написал: «Тут говорится об уничтожении целого мировоззрения, между тем я одобряю эти меры и покрываю их». Впоследствии, когда за «одобрения и покрывание» преступлений Кейтеля осудили к повешению, этот убийца вспомнил вдруг о «чести мундира» и вместо петли требовал себе «почетной» пули… Такова двойная мораль кейтелей, таково их «мировоззрение».

Просьбу Кейтеля не удовлетворили: он повис рядом с Риббентропом, Кальтенбруннером, Розенбергом, Франком, Фриком, Штрейхером, Заукелем, Йодлем, Зейсс-Инквартом. Эпилогом их постыдной жизни могла быть лишь постыдная смерть. И она их встретила.

Так, и только так, могли погибнуть идеологи нацизма н главные проводники нацистского «мировоззрения», мировоззрения узаконенного каннибальства и непревзойденного варварства. Вместе с ними, на одиннадцатой невидимой виселице повисла тень трижды проклятого человечеством фашизма. И хоть посеянные ею зубы дракона все еще всходят ядовитым бурьяном на полях обоих континентов, мы знаем: не топтать уже мира гитлерам, как никогда не подняться из могилы герингам.

Далек и тернист был путь вольнолюбивых народов к победе над черными силами нацистского варварства.

И коль скоро мы сегодня вздохнули с облегчением, узнав о казни главных виновников великой мировой трагедии, не забудем же отдать честь и земной поклон благодарности бойцам и офицерам Красной Армии, которые в страшной, неравной борьбе выстояли, победили и привели главных фашистских преступников на суд народов.

Это было более значительно, нежели подвиг. Это было осуществлением вековечной мечты человечества о победе доброго гения над силами зла.

В Нюрнберге идет дождь…

Трудно завидовать жителям города, где осень, зиму и весну можно измерять только продолжительностью дня. С октября по сегодняшний день над Нюрнбергом висит, кажется, все одна и та же туча, мутная смесь пепла и сажи. Иногда утром северный ветер внезапно будит ее от летаргического сна. Тогда туча лениво колеблется над городом и только под вечер отползает к франконским горам, чтобы к рассвету снова осесть на изуродованных башнях собора св. Лоренца.

Новый день, как и вчера, рождается в тех самых потоках воды, что напрасно пытаются найти выход из лабиринта заваленных руинами улиц.

Автомашина с трудом пробивается сквозь море застывшей мглы, и только мрачные тени сосен вдоль дороги говорят о том, что город остался позади. Асфальт становится ровнее, постепенно исчезают мутные лужи. Один за другим мелькают мимо нас по-праздничному убранные, словно только вчера выстроенные франконские поселки. Их нарядные домики сливаются в перламутровую массу, и даже киноварь крыш теперь цвета размокшей глины.

В одном из таких поселков машина сворачивает в боковую улицу. Шофер выключает мотор перед зданием редакции немецкой газеты.

Поднимаюсь на второй этаж. В коридоре могильная тишина, словно тут не редакция, а картинная галерея в час, когда нет посетителей. Открываю первую дверь. Молодой человек в роговых очках встает из-за стола и, услышав слово «редактор», ведет меня в другой конец коридора.

Мои ноги тонут в пушистом ковре. Я в кабинете шефа редакции. Худощавый человек с морщинистым, желтым ицом высоко поднимает брови — ив глазах его искра дивления и тень страха. Редактор нерешительно подает не руку. Увидев советский паспорт, он протягивает ее вторично. Тень в его глазах исчезла. Он предлагает мне сесть.

Я прошу его дать посмотреть несколько последних номеров газеты, так как из-за малого тиража их очень трудно достать в городе.

Редактор торопливо кивает головой.

— Фрейлейн Эдда!..

В дверях соседней комнаты появляется белокурая девушка лет двадцати. На ней темно-синее платье, на груди кокетливо поблескивает миниатюрное золотое распятие. Едва слышными шагами она направляется к шкафу н через минуту кладет на стол нужные мне газеты. Не поднимая головы, девушка уходит в свою комнату.

Пора бы и попрощаться, однако редактор просит меня побыть еще немного. Я благодарен ему за это. Правда, неудобно сказать этому человеку, что меня не так интересует его газета, как ее читатели.

Он рассказывает о долгих годах, проведенных им в Дахау. Говорит больше о других, чем о себе. Потом сразу замолкает и, словно вспомнив о чем-то, подходит к окну. Его подвижные и беспокойные глаза ищут кого-то на улице.

— Вы кого-то ждете? — решаюсь спросить его.

Редактор быстрым шагом возвращается на свое место. На его щеках красные пятна, он явно взволнован. Дрожащей рукой он зажигает спичку, и лицо его прячется на миг в облаке папиросного дыма.

— Нет, я никого не жду. Несколько первых недель ждал, а потом махнул рукой — что я им могу сказать, кроме нескольких туманных фраз о туманной демократии.

— Они…

— Они, как все живые люди, хотят знать, каким будет их завтрашний день, и хотят лепить этот день собственными руками.

— Вы уверены в том, что эти руки не вылепят Гитлера номер два?

Редактор кисло усмехается. Наклонясь над столом, он понижает голос до шепота:

— Они уже лепят его.

Он вытирает платком вспотевший лоб.

— Это только начало.

— В мои руки иногда попадают газеты вашей зоны. Жители Дрездена с утра до ночи восстанавливают свой город, и я знаю своих земляков: через несколько лет Дрезден опять станет Дрезденом. Мне рассказывали о дыме над заводами Восточной Германии. А что вы увидите у нас, кроме деревянных пуговиц да грошовых самоучителей английского языка? Библию? Ее популяризировал покойный Мартин Лютер. С каким эффектом — сами знаете. Сегодня — история повторяется. Фрейлейн Эдда!

Стук машинки стихает, я услышал деловитые шаги секретарши.

— Дайте нам, пожалуйста, синюю папку.

Не прошло и полминуты, как маленькие услужливые руки в кружевных манжетах положили перед нами синюю папку. Я заметил, что она была такого же цвета, как и платье фрейлейн Эдды.

Редактор встал.

— Читайте, я вам не буду мешать.

Я перелистал несколько страниц. Это была коллекция анонимных писем.

Ищу в первом из них хотя бы фиктивную фамилию. Вместо этого нахожу слова: «Проклятье вам, прислужникам американской плутократии. Придет время, и мы еще будем купаться в вашей крови».

Читаю дальше: «Наступит час расплаты с предателями, которые перед лицом жестокого, озверевшего врага (это комплимент по адресу американцев — основателей герсбрукского лагеря, где прячут нацистов и кормят их, как на курорте. — Я. Г.) называют немецкий народ виновником войны. Даст бог, который всегда был с нами, немцами, наступит это время раньше, чем кто-нибудь из пас ожидал».

Это уже немного интереснее. Но это только начало. Теперь что-нибудь про свободу слова:

«Почему сегодня каждый немец, — горько жалуется автор анонимного письма, — не имеет права сказать правду?»

Через несколько строк мы узнаем, о какой «правде» пишет автор письма.

«Почему сегодня никто не имеет права рассказать миру обо всех благодеяниях, которые принесли немецкие солдаты жителям оккупированных областей?»

Все это написано совершенно серьезно и даже с пафосом.

Еще одно письмо, под ним подпись: «Студенты Эрлангенского университета».

«Господин редактор! Вам не нравится наша демонстрация против вашего единомышленника Нимеллера? Ну что ж, продолжайте писать так. Скоро вы убедитесь, что ваши деревья не растут до небес. Вы уже однажды сидели, но вам, видно, придется еще раз сесть, если не перестанете писать возмутительные сказки о концентрационных лагерях, если не перестанете оплевывать наших великих патриотов, которых враги судят теперь, как «военных преступников». Предупреждаем вас!»

А вот передо мной целое послание — девять печатных страниц без интервалов. Автор его, как можно догадаться по стилю, является представителем нынешнего поколения немецких «интеллектуалистов». В самом начале он предупреждает, что с нацистами не имел и не имеет ничего обшего. Между тем это нисколько не мешает ему писать такое: