Авигдор Эскин - Еврейский взгляд на русский вопрос Страница 12

Писатель со странными взглядами, исповедующий их в одиночестве, – явление привычное для нашего века. Многие суждения Набокова вызывают недоумение, но его литературный гений обязывает к снисхождению. Нередко пестрил странностями Иосиф Бродский, но мы и тут великодушно держимся за все выдающееся, созданное им, и предаем забвению слабости поэта.

Иначе дело обстоит с Солженицыным. Вместо принятого в среде образованщины всепрощения творческой личности здесь налицо беспрецедентная кампания мести и охаивания. Демократы поймут наркомана и педофила, национал-патриоты облюбуют пьяницу и драчуна, если тот пишет в их стиле. Но нет снисхождения к Солженицыну. Масштабы личности Солженицына не позволяют его критикам закрыть глаза на то, что кажется им его недостатками, – ради искусства. Либералы простили Селину его открытый нацизм, а Зощенко – стукачество, им не мешает антисемитизм Достоевского и Вагнера. Однако либерал может быть терпим к преступнику и террористу, к нацисту и исламскому экстремисту, но не к человеку, поставившему во главе всех целей своих принцип «жить не по лжи».

С его именем связаны мои драгоценные воспоминания о первом аресте сотрудниками КГБ в 13 лет в Москве, когда протестовал против его высылки. Его раскаленное слово было для меня мостом понимания и надежды ко всему русскому. Видя в Солженицыне личность «ветхозаветного» масштаба, я ждал от него решающего слова о русско-еврейском симбиозе. Он был переполнен и терзаем этим могучим таинством: Солженицын приближался к нему и отскакивал отпрядом. В своих поисках истины он сам так и не сумел жить и искать «не по лжи».

Незадолго до ухода из жизни Александр Исаевич Солженицын пространно беседовал с кинорежиссером Александром Сокуровым. Интервью отмечено подобострастием и изобилием нервически-сентиментальных сорняков со стороны журналиста, но к концу беседы Сокурова потянуло на вечное. Он спросил: «В какой степени библейская традиция оказывает влияние на литературу?» Солженицын призадумался: «Надо различать библейскую традицию и евангельскую». Затем порассуждал о том, что сие влияние часто бывает неосознанным. А потом сказал так: «Не забывайте, что христианство отличается от иудаизма тем, что оно прямо прокладывает путь в загробную жизнь, а иудаизм собственно не признает совсем загробной жизни. Совсем нет. И вот это между ними самая большая разница».

Слушая это место в интервью раз за разом, хотелось воскликнуть: «Этого не может быть!» Но выясняется, что может быть и такое. Великий писатель и подвижник минувшего века демонстрирует безграмотность, недопустимую даже для подростка, получающего начальное теологическое образование. Как случилось, что автор исследования о русско-еврейском симбиозе в России возводит такую напраслину на иудаизм, позоря себя неотмывно невежеством? Похоже, ему и в голову не приходило, что если была у него самого вера в загробную жизнь, то сиречь благодаря духовной традиции иудаизма. Я искренне недоумеваю. Предположим, Солженицын не нашел времени для ознакомления с традицией каббалы даже поверхностно. Допустим, он никогда не слышал о сотнях иудейских книг за последние сотни лет, занимающихся внедрением веры в загробную жизнь, в вечность души и в воскресение. Можно простить ему и незнание текстов Талмуда о пакибытии. Но как этот человек может рассуждать о Библии, если не нашел ничего о загробной жизни в псалмах или в книге пророка Исаии? Согласно Солженицыну, Авраам, Моисей, Давид, Исаия и пророк Илья не признавали загробной жизни… И как бы писатель воспринял новость о том, что традиция семи кругов ада имеет определенно иудейскую основу? Переименовал бы свой роман «В круге первом»?

При оценке пути и творчества Солженицына нам придется признать, что сам он вовсе не всегда следовал своему фундаментальному девизу о житии не по лжи. Это несколько девальвирует ценность призыва, но не обесценивает полностью. Пусть звучит сегодня солженицынский девиз в полную силу. И мы подойдем со всей весомостью призыва к его собственному творчеству тоже.

Пожалуй, самым вопиющим примером нарушения собственного кредо будет исследование писателя о количестве невинных жертв в его собственной стране. В начале исторического труда Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» выдвигается гипотеза: «По подсчётам эмигрировавшего профессора статистики И. А. Курганова, от 1917 до 1959 года без военных потерь, только от террористического уничтожения, подавлений, голода, повышенной смертности в лагерях и включая дефицит от пониженной рождаемости, – оно обошлось нам в… 66,7 миллиона человек (без этого дефицита – 55 миллионов)». Автор добавляет: «Мы, конечно, не ручаемся за цифры профессора Курганова, но не имеем официальных. Как только напечатаются официальные, так специалисты смогут их критически сопоставить».

После высылки из СССР на протяжении двадцати лет писатель обвинял сталинский режим в гибели шестидесяти миллионов человек. В своих выступлениях он регулярно называл эту кошмарную цифру уже без оговорок, чем способствовал ее внедрению в общественное сознание настолько, что люди повторяют ее в наши дни машинально. Сегодня кажется, что за этой цифрой стоял зловещий умысел приравнивания преступлений Гитлера к преступлениям Сталина.

Четыре десятка лет прошло со времени выхода в свет «Архипелага». За последние двадцать лет архивы были рассекречены: все цифры стали доступны. Анатолий Вассерман подвел недавно итоги сталинскому террору так: два миллиона погибших и два миллиона репрессированных. Предлагаемые обществом «Мемориал» цифры не существенно выше. Эксперты спорят о сотнях тысяч сегодня, имея свободный доступ к архивам.

Эти открытия не переводят сталинский режим из разряда преступных в категорию добронравных. Ленин и Сталин насаждали в стране зло как категорический императив в виде атеизма. Злодейское убиение сотен тысяч людей за веру в Бога предварит при оценке эпохи множественные человеческие подвиги в рамках той же системы. Режим страха, культ доносительства останутся важнейшими определяющими категориями сталинизма и после того, как было скорректировано число жертв.

Тем не менее имел ли право Солженицын молчать, когда внедренная им цифра была уменьшена после работы с документами в двадцать-тридцать раз? Он мог оспорить новые цифры или признать свою ошибку, но никак не имел права на молчание. Если вспомнить Франции Алжир, а США – Вьетнам, то по степени кровавости сталинский режим будет рассматриваться в рамках рутины злонравия двадцатого века. Конечно, он заметно более кровавый в своих внутренних проявлениях, чем в странах демократического грехопадения, но при сравнении с Французской революцией придется признать, что и на Западе не все происходило бескровно…

Если Солженицын не дрогнул и не покаялся после того, как узнал о собственном многократном завышении степени преступности своей родной страны и своего народа, то не удивительны вывихи и выкривления при оценке судьбы народа Израиля и его традиции.

Для переосмысления исследования Солженицына «Двести лет вместе» стоит ознакомиться с книгой офицера КГБ в отставке Вадима Абрамова «Евреи в КГБ». Там он касается источников информации Солженицына. Писатель ведь еще в «Архипелаге» нередко приводит перечень евреев в карательных органах СССР. Оказывается, все эти списки являются калькой с напечатанного бесноватым Андреем Диким, которого стесняются цитировать даже самые заядлые юдофобы. Там о точности речи быть не может, что наглядно доказывает Абрамов. Отсюда короток путь для цитирования патологически ненавидевшего евреев Отто Вейнингера – любимца Гитлера и образца идеального еврея для него. Вейнингер ненавидел евреев и торопливо покончил жизнь самоубийством в возрасте 23 лет. Гитлер призвал всех евреев последовать примеру бесоодержимого Отто.

Несколько лет назад я обратил внимание на торгующего книгами пожилого человека на Тверской улице в Москве. Он продавал какую-то печатную продукцию в малом ассортименте, среди которой выделялась потрепанная желтая книга: Александр Солженицын «Евреи в СССР и в будущей России». А ниже стояло имя Анатолия Сидорченко и названия двух его книг. Оказалось, книгу продавал сам Сидорченко.

Я сразу понял, что речь идет именно о тех солженицынских записках сорокалетней давности по еврейскому вопросу, которые были изъяты КГБ и обнародованы вопреки воле писателя. Внимательное прочтение семидесяти страниц текста приводит к бессомненному выводу, что заметки принадлежат перу Солженицына.

Дальше я оказался перед непростой моральной дилеммой: ответить в полную силу на эту книгу или же умолчать? Сам Солженицын отказывался от этой книги. Возможен вывод, что речь идет о первой попытке сформулировать свое отношение к евреям, которое шлифовалось годами и оформилось окончательно в «Двухстах годах вместе». И разве можно оспаривать право писателя решать самому, что из написанного им публиковать, а что нет? Однако эта работа русского классика отличается искренностью и эмоциональностью и очень точно показывает, какой душевный настрой стоял за многими его опусами на еврейскую тему. Она расшифровывает многие загадки в его позиции по еврейской тематике.