Алексей Никольский - Герои и антигерои русской революции Страница 12

12 мая, то есть ровно через два месяца после официального начала революции, Гучков направил князю Львову решительное заявление об отставке. Письмо произвело на всех тяжелое впечатление. Главным аргументом служило нежелание военного министра далее нести ответственность за гибель страны. В тот же день в прощальном выступлении на первом совещании фронтовых делегатов Гучков нарисовал удручающую картину прошлого и настоящего русской армии, весьма откровенно и храбро выразив свои безнадежные настроения. «Было бы чистым безумием, — сказал он, — дальше идти тем путем, по которому уже два месяца идет русская революция». Говоря о реформах в армии, покидавший свой пост министр откровенно признался: «Мы дошли до критической точки, за которой видно не возрождение, а разложение армии».

Несмотря на расхождение наших политических взглядов и разное отношение к революции, я не хотел отставки Гучкова, ценя его редкостную политическую интуицию и способность решать политические проблемы, не поддаваясь влиянию догматических или партийных соображений. России нужны были люди такой превосходной закалки. Новые настроения революционной демократии после Стохода (имеется в виду крупное поражение, которое потерпел 3-й корпус 3-й армии Западного фронта — 14 тыс. солдат и офицеров — на реке Стоход, — погибло около 1 тыс. солдат и офицеров, около 10 тыс. человек попало в плен и пропало без вести — А.Н.) внушали твердую надежду, что доверие к военному министру будет укрепляться по мере усиления народного национального самосознания.

Насколько помню, 12 мая, во время совещания фронтовых делегатов мой автомобиль случайно встал рядом с гучковским, и я решил уговорить его не выходить из Временного правительства. Пересел в его машину, начал обсуждать эту тему, но тщетно.

Вторая часть стратегического маневра Гучкова не принесла никаких результатов, кроме его отставки. Совещание командующих, состоявшееся в Петрограде 16–17 мая, отказалось поддержать его обвинения против Временного правительства. Первая попытка подчинить непокорную «волю» революционного правительства «сильной воле» воюющих генералов провалилась.

<…>

Лично мне эта попытка счастья не принесла. Я был вынужден (Нет, каков фигляр!! — А.Н.) принять портфель военного министра, а вместе с ним и запутанное наследство, оставленное Поливановым и Гучковым. Теперь я себя спрашиваю, не предчувствие ли тяжелого бремени толкало меня на попытки удержать Гучкова во Временном правительстве. Конечно, если бы среди командующих фронтами нашелся хоть один человек, пользующийся в войсках безграничным доверием, вопрос о преемнике Гучкова решился бы без труда. Но при безымянной, безликой системе информации современной войны таких героев еще не было. Ставка Верховного главнокомандующего во главе с генералом Алексеевым вместе со всем армейским командованием требовала назначить военным министром штатского.

Не служит ли подобное требование со стороны генералитета наилучшим доказательством ненормальности положения, в котором оказалось в то время фронтовое командование, и того, что оно это хорошо понимало? Поэтому ему больше всего требовался некий буфер между командирами и солдатами. Судьбе было угодно превратить в такой буфер меня со всеми неизбежными последствиями, ожидающими того, кто сует голову между молотом и наковальней.

Впрочем, раздумывать не было времени. Вскоре всем колебаниям был положен конец. На вопрос князя Львова, кого из штатских лиц Верховное командование могло бы рекомендовать на пост военного министра, генерал Алексеев ответил: «Первый кандидат, по мнению командующих, — Керенский».

Это свидетельство представляется крайне важным. Похоже, что мы упустили из рассмотрения ещё одного антигероя русской революции, внесшего решающий вклад в ход исторического процесса.

XXIV. Генерал Алексеев в дни революции

Генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев встретил февральские дни в ключевой должности начальника штаба Верховного главнокомандующего русской армии. Учитывая, что Верховное главнокомандование ещё в августе 1915 года Николай II возложил на себя, можно считать, что Алексеев был фактическим главнокомандующим.

Роль его в февральских событиях остаётся не до конца прояснённой (так же, как в своё время нам не удалось до конца прояснить и роль другого масона, Н. Д. Соколова). Долгое время я склонен был полагать, что роль эта преимущественно сводилась к пассивному невмешательству в события, однако, показания А. Ф. Керенского заставляют роль генерала Алексеева существенно переосмыслить.

Итак, вернёмся к дням революционного кризиса и попробуем проследить за действиями генерала Алексеева.

27 февраля Алексеев верноподданнейше докладывает Государю о событиях в Петрограде.

«К счастью, Алексеев спокоен, но полагает, что необходимо назначить очень энергичного человека, чтобы заставить министров работать для разрешения вопросов: продовольственного, железнодорожного, угольного и т. д.»

Вечером того же дня Николай назначает петроградским диктатором генерала-адъютанта Н. И. Иванова, а сам решает ехать в Царское Село. Государь и Иванов должны отправиться назавтра днём каждый своим поездом. М. В. Алексеев уведомляет об этом телеграммой военного министра М. А. Беляева и сообщает об этом в разговорах по прямому проводу великому князю Михаилу Александровичу и председателю Государственной думы М. В. Родзянко. Причём Михаил Александрович в этом разговоре говорит, судя по стенограмме, буквально следующее:

«…прошу доложить его императорскому величеству, что, по моему убеждению, приезд государя императора в Царское Село, может быть, желательно отложить на несколько дней»

Тем не менее, Государь, как известно, в Царское всё-таки поехал. Но не доехал. Зато туда доехал «диктатор» Иванов. Но не дошли полки, снятые с фронта и переданные под его командование. Какую роль во всём этом сыграл генерал Алексеев, установить, пожалуй, невозможно. Но приведённые косвенные данные говорят о том, что эта роль была, скажем так, неположительна для судьбы династии и монархии в России.

Продолжим наблюдать за деятельностью (вроде бы совершенно пассивной) генерала Алексеева в последующие дни.

Проводив Верховного главнокомандующего и оставшись в Ставке за старшего, начальник штаба продолжил интенсивные телеграфно-телефонные переговоры с Родзянко (на которого в связи с арестом одних, бегством других министров, а также полной недееспособностью военных властей Петрограда временно свалилась вся полнота власти в столице), с командующими фронтами (информируя их о всё более ухудшающейся ситуации), даже с «диктатором» без войск генералом Ивановым, благополучно прибывшем к вечеру 28 февраля в Царское Село. Только с запутавшимся в железнодорожных сетях комиссара Бубликова Государем связи не было.

Фактически в течение всего этого и следующего (1 марта) дней Алексеев выполнял функцию этакого связиста-коммуникатора между бурлящим Петроградом и командующими фронтами воюющей армии. Роль, опять-таки, по видимости вполне пассивная.

Невозможно, пожалуй, также определить, кем и каким именно образом было решено, что остановленный на станции Дно царский поезд не вернётся обратно в Могилёв, в ставку Верховного главнокомандующего, а проследует в Псков, в ставку главнокомандующего армиями Северного фронта генерала Н. В. Рузского, где и была решена судьба династии.

Можно, конечно, предположить, что это получилось как бы само собой, — Псков действительно довольно близко от станции Дно. Можно иметь в виду, что возврат Государя в ставку не состоялся вследствие полученных из Петрограда известий, что для ведения переговоров с ним готовится выехать делегация Временного комитета Государственной думы во главе с Родзянко. А можно (и, по-моему, непременно следует) учитывать также и то, что Н. В. Рузский, так же как и М. В. Алексеев, был масоном.

Вечером 1 марта Алексеев отправляет навстречу прибывающему в Псков Николаю телеграмму с верноподданнейшей просьбой о формировании «ответственного министерства», присовокупляя к ней проект соответствующего манифеста. Телеграмма была доложена Государю генералом Рузским в 23 часа того же дня.