Коллектив авторов - Внешняя политика России в условиях глобальной неопределенности. Монография Страница 13

Продвижение демократических норм и ценностей, насыщение гуманистической и гуманитарной риторикой современного политического дискурса также вызывало немало вопросов. Поскольку трансформация риторики сопровождалась активными попытками размывания ключевых норм международного права, введением в оборот понятий «ограниченного суверенитета», «смены режимов», «гуманитарных интервенций и т. д.

В рамках четко проявившего себя к началу XXI в. «униполярного момента» страны Запада, как и сто и двести лет назад в рамках Вестфальской системы международных отношений, пытались по-прежнему играть роль авангарда, проецирующего (в том числе принудительно) свои ценности и институты (рынок, права человека, демократию) на другие общества, которые (пусть и в различной степени) готовы были оказать этому сопротивление и которые, как ни парадоксально, отстаивают ныне совокупность институтов и норм, навязанных им Западом ранее (суверенитет, территориальная целостность, дипломатия как основная форма взаимодействия на международной арене и т. д.)[57] В этом смысле система международных отношений по-прежнему являет собой картину центр-периферийных отношений, в которых роль генератора и распространителя новых ценностей и норм принадлежит исключительно странам Запада. Успешность миссии внедрения новых норм во многом зависит от возможности поддержания единства западного сообщества (как общества, располагающего общим набором целей и приоритетов, а не только норм и правил поведения) и усилий по их проекции на другие страны мира.

Проявившаяся в последние полтора десятилетия склонность американского политического класса к простым (как правило, силовым) решениям международных проблем становится частью американского политического дискурса[58]. И хотя именно американцы ввели в оборот понятия «мягкой» и «умной» силы, отказа Вашингтона от приверженности традиционному инструментарию жесткой силы это отнюдь не предполагает. Соединенные Штаты продолжают политику, основанную на поддержании глобального военного присутствия, проецировании своего влияния в ключевых регионах мира[59]. В условиях, когда формирование униполярной тенденции в мировой политике считалось чем-то само собой разумеющемся, в этом был смысл. Но все более отчетливо проявляющиеся в последние годы тенденции полицентричности несколько меняют общую картину.

Как отмечают некоторые американские эксперты, «Соединенным Штатам нужно приветствовать многообразие не только внутри собственной страны, но и во всем мире, а также согласиться с тем, что либеральная демократия должна конкурировать на рынке идей с другими типами политического устройства, не умаляя их достоинств. В действительности терпимость к различным типам политического устройства гораздо больше отвечает интересам США, чем высокомерие неоконсерваторов или недалекий идеализм современных либералов. Уважительное отношение к ответственным правительствам, терпимость к политическому и культурному многообразию, баланс между глобальным управлением и передачей полномочий региональным властям, а также более умеренный подход к глобализации – вот принципы, которые, вероятнее всего, должны лечь в основу будущего мироустройства»[60]. Раздаются призывы к экономии ресурсов, к ограничению масштабов международной деятельности, к взаимодействию с другими державами или передаче им полномочий по решению проблем их региональных подсистем[61].

Однако рассчитывать на рациональное самоограничение США и осмысленную кооперативную стратегию поведения со стороны американской политической элиты довольно трудно. Ни один крупный американский политик (кроме разве что Р. Пола) не выступает в пользу самоустранения от глобального регулирования и за отказ от планов по формированию гомогенного в политическом смысле «демократического мира» (что автоматически обусловливает готовность к «распространению демократии» и работе по смене режимов в самых разных странах мира). Проблема видится лишь сквозь призму поисков эффективных инструментов и релевантных идей, способных консолидировать американо- и западоцентричный миропорядок. США остаются державой с глобальными интересами и чувством миссии, отказываться от которой они не намерены. Основные задачи по обеспечению американского лидерства сводятся правящими демократами к процветающей экономике, недосягаемой военной мощи и приверженности политике распространения «универсальных ценностей»[62]. Задача США, учитывая некоторые экономические сложности в среднесрочной перспективе, состоит в том, чтобы подвигнуть иные державы внести более весомый вклад в «глобальные публичные блага» поддержания новых международных норм и институтов, урегулирования на условиях Запада конфликтов в различных регионах мира.

Дивный новый мир

Финансово-экономический кризис 2008–2010 гг. подстегнул процессы перераспределения влияния и способствовал росту потенциала ряда незападных центров силы (Китай, Индия, Бразилия, Россия), у каждого из которых свои сильные стороны и растущее региональное и глобальное влияние. Но главное – кризис наглядно продемонстрировал неспособность узкого круга западных стран, ответственных за глобальное регулирование на протяжении последних десятилетий (а в более широком смысле – и всего XX века), осуществлять эффективное глобальное управление, справляться с вызовами эпохи. Возникла острая потребность в расширении круга стран, участвующих в принятии ключевых решений. Это стало побудительным мотивом для возникновения новых институтов глобального регулирования (Группа 20). Однако законодателями норм и принципов мирорегулирования по инерции продолжают оставаться страны Запада.

Отсюда очевидное противоречие сегодняшней переходной ситуации в мировой политике. «Однополярный момент» уходит в прошлое, а нормы, сгенерированные в его недрах и способные обеспечить стабильность, но крайне дестабилизирующие ситуацию в полицентричном мире (типа принципов «ограниченного суверенитета», «избирательной легитимности», практики интервенционизма и т. д.) остаются в силе и продолжают активно продвигаться группой стран Запада.

Иными словами, когда в рамках однополярной системы международных отношений страны Запада постулировали необходимость ограничения традиционного вестфальского суверенитета, было понятно, что именно они собираются этим ограничением суверенитета других участников международных отношений воспользоваться, проецировать на них собственное влияние, легитимировать (или, наоборот, делегитимировать) те или иные политические практики. Государства, пытающиеся вести себя несистемно все время находились под угрозой санкций или даже военной интервенции – и это обстоятельство дисциплинировало всех участников мировой политики (как государственных, так и негосударственных акторов) и создавало ощущение контролируемости конфликтных ситуаций, равно как и понятные «правила игры». Имплицитно подразумевалось, что ограничения (в т. ч. суверенитета) в любом случае не будут распространяться на лидеров униполярной системы. Объектом делегитимизации собственного суверенного статуса и потенциальной жертвой интервенции все время были ауисайдеры и маргиналы, а субъектом – США и страны Запада. Возможность конфликтов между крупными государствами рассматривались при этом как абсолютно нереалистичная опция.

Растущее количество «несостоявшихся государств» в 1990-х годах, нарушение прав человека, феномен беженцев и главное как тогда казалось всерьез и надолго формирующаяся однополярная структура миропорядка создали предпосылки для зарождения идеи о том, что в канву международного право должно быть вплетено право на вмешательство во внутренние дела. В гуманистической интерпретации, озвученной западными авторами и политиками – это было нужно для разрешения серьезных гуманитарных кризисов. Мировое сообщество должно было стать солидаристским, т. е. готовым применять силу для защиты прав отдельных индивидов. Нельзя сказать, что западные политики и тем более западные исследователи намеренно игнорировали трудности, возникающие на пути продвижения принципов «избирательной легитимности», «гуманитарной интервенции» и тем более концепции смены режимов. Но они в нормативном и даже императивном ключе настаивали на том, что в фокусе внимания мировой политики должны находиться люди. Ну а интервенция рассматривалась как подходящий (в условиях полного военно-технического превосходства Запада не только технически эффективный, но и минимизирующий «побочный ущерб») инструмент воздействия на ситуацию и как важный способ продвижения мирового порядка.

Против солидаризма было приведено множество самых разных аргументов как в отечественной, так и в зарубежной литературе. Например, чисто рационалистическая точка зрения, согласно которой страны, совершающие интервенцию, могут быть не готовы к долгосрочным затратам на восстановление несостоявшихся государств. Аргумент о том, что совершающие интервенцию страны могут быть вовлечены в борьбу за власть между различными политическими группировками в подвергаемых интервенции странах с непредсказуемыми последствиями. Довод о том, что их деятельность может подвергнуться осуждению за попытку осуществления политики «гуманитарного империализма» и т. д. Важнее другое, готовность применить силу и последующая военная оккупация державой или группой государств некой страны, внешнее управление этой страной на протяжении определенного периода времени способны вызвать взаимные подозрения и ожесточить конкуренцию среди ведущих мировых держав. Иными словами, внедрение принципа «гуманитарного вмешательства» в международное право может быть и способно спасти некоторое количество людей в слаборазвитых странах, но совсем не исключает взаимную эскалацию напряженности и усиление подозрительности в отношениях ведущих мировых держав, а также прямо подразумевает большие политические риски и финансовые расходы в долгосрочной перспективе. Но главное, на чем настаивали критики концепции – это констатация возможности ослабления только было утвердившихся в практике международных отношений запретов на применение силы.