Феликс Чуев - Так говорил Каганович Страница 15

– Друг Молотова…

– Он и мой друг был. Мы с семнадцатого года были друзьями. Зашли в MК – гостиница «Дрезден» была возле Московского Совета. Там меня познакомили с секретарем. Забегает солдат: «Дайте оратора! У Скобелева вон митинг идет, эсеры выступают!»

Секретарь обращается к Бухарину – он тут же был: «Николай Иванович, пойдите!»

А Бухарин говорит: «Нет, дайте мне кого-нибудь попроще».

«Тогда его возьмите, Кагановича, он попроще!»

Подхватили меня, и мы вместе с Бухариным пошли ораторствовать на этот митинг, у памятника Скобелеву. Бухарин выступил, и я выступил. Голос у меня был громкий, крепкий, и без радио было слышно на большую площадь. С тех пор мы с ним и дружили.

Потом встретились на Третьем съезде Советов, когда он был левым коммунистом, и друзьями мы уже не были.

А потом опять, когда он был за ЦК, в двадцать четвертом и двадцать пятом годах, Сталин иногда приглашал нас к себе на дачу – меня, Молотова, Бухарина, и мы были близки, дружили. Много я с ним беседовал. Может, в следующий раз как-нибудь расскажу.

По-человечески он вызывал к себе очень хорошее отношение. Он был милый, обнимал людей, целовал. У Ленина бывал дома, помогал, безусловно. Но он с Лениным дискутировал, спорил, теоретически выступал против Ленина до революции еще. Ленин писал Шляпникову, что Бухарин грамотный экономист, это очень хорошо, но политически дьявольски неустойчив . Это главное в нем.

– Но Ленин назвал его «любимцем партии»…

– «Любимцем партии» когда он стал? В восемнадцатом году он и Преображенской написали «Азбуку коммунизма». Преображенский тоже был очень хороший человек, между прочим, но троцкист. Мы с ним жили рядом в «Национале». Так вот, книг тогда у партии не было. И все учились на этой «Азбуке коммунизма». Только речи Ленина нас кормили, жили речами Ленина. А чтобы теоретически понять суть революции, для рядовых людей была «Азбука коммунизма». Помню, я организовал в Нижнем Новгороде кружок для актива и читал там «Азбуку коммунизма».

Был любимчик Бухарин, это верно, любимчик. Так же, как был любимчик у Робеспьера поэт Камиль де Мулен. И Сталин к Бухарину хорошо относился, любовно. Но «дьявольски неустойчив»! Политически. И Бухарин качался то влево, то вправо. То левый коммунизм, то правый. Вот в чем дело. И поэтому вынужден был хитрить, между левыми и правыми. И поэтому Молотов назвал его Шуйским. Вот вам мое слово о Бухарине. Не злое слово. И я к нему относился тоже очень хорошо, но политически он был дьявольски неустойчив и коварен, лицемерен. Всего можно было от него ждать.

О Бухарине можно много говорить, и есть определенные противоречия, могут сказать: «Как это, Бухарчик?» – Его Сталин называл «Бухарчик». И мы все к нему относились очень хорошо. А когда он пошел уже опять вправо и начал дубасить партию, организовывать своих правых учеников, тогда все против него пошли. Это надо бы обязательно добавить к картине, которую создают о нем. Но они сделают так, как теперь противопоставляют: Сталин – жестокий человек, а Бухарин – добрый, любимчик, чтобы опять вызвать прилив волнения. Вот в чем дело.

– Сейчас пишут так: если бы послушали Бухарина, не было бы коллективизации, ни этих жертв.

– Вот именно. Его сейчас берут на вооружение «демократы» и поддерживают как знамя кулацкой реставрации. Чаянов, Кондратьев, Бухарин.

Чаянов и Кондратьев были открытыми защитниками кулаков и были за кооперацию кулацкую. Об этом не говорят. Чаянова поднимают как человека, который был якобы теоретик кооперации, но это вранье! Он был теоретик кооперации буржуазной и мелкобуржуазной. А Бухарин вроде их прикрывает как коммунист, как марксист, вот в чем дело.

– Было письмо Фрумкина. Сталин с ним полемизировал…

– Да. Фрумкин был деляга. Деляга, да. В свое время он был большевиком, даже активно поддержал издание «Правды». У него были заслуги. Сам он продовольственник, но деляга с эсеро-меньшевистским уклоном.

– Оно погиб потом, наверно?

– Да. Многие погибли. Такова логика борьбы. Он работал в Наркомпроде с Цюрупой, помогал ему. И хлеб заготовлял.

– Цюрупа-то честный человек.

– Да, конечно. Это был настоящий ленинец.

…Так что Молотов относился к Бухарину так – называл его Шуйским. Хитрая лиса был Бухарин! И у него были повадки Шуйского.

– Мог он опираться на военных – Тухачевского?…

– Видите, какое дело… Вы затрагиваете большой вопрос. На него можно ответить и нужно отвечать. Нужно сказать, что репрессии не изменяют оценку партии, оценку тех, кто боролся за генеральную линию.

Можно сказать, что не надо было расстреливать – это одно дело, а другое дело – идеологически расстрелять, идеологически погубить, побить их. Но это уже другой вопрос, его надо разобрать более обстоятельно. Вот видите, как я разошелся!

– Вы даже помолодели.

– Помолодел, но потом у меня голова болит.

– Могу сказать одно: ни Сталин, ни Молотов, ни вы никогда не состояли ни в какой антиленинской оппозиции, в отличие от тех, кого сейчас восхваляют.

– Вот именно.

– Говорят, Орджоникидзе не мог вынести репрессий и застрелился.

– Это другой вопрос. У Орджоникидзе брата арестовали. Переживал очень. У меня брат тоже… Обвиняют, что я его не защищал. Вранье! Само по себе обвинение глупое. Представьте себе, что брат был бы врагом. Тогда я бы, конечно, пошел против него! Так что же обвинять, мол, он даже брата не защищал – это по-мещански, это по-обывательски! Брата надо защищать, если ты убежден, что он прав. А я был убежден, что он прав, и я его защищал. Защищал.

Очную ставку требовал. Меня изображают, что так преклонялся перед Сталиным, что брата своего предал! Волкогонов пишет, что Сталин сказал: твой брат с правыми связан, а я ответил: пусть судят, как полагается по закону. Причем тут закон? Если правые, причем тут закон? Другие пишут, и Бажанов тоже, я дал согласие, согласился. А это все вранье.

Я пришел в Политбюро, и Сталин мне сказал: – Вот мы получили показания, что ваш брат Михаил состоит в заговоре.

Я говорю: – Это ложь. Я знаю своего брата. Это большевик с девятьсот пятого года, рабочий, преданный человек, преданный Центральному Комитету партии. Все это ложь.

Сталин говорит: – Как ложь? Я получил показания.

– Мало ли показаний бывает? Это ложь. Я прошу очную ставку.

Сталин так посмотрел: – Хорошо.

И Сталин сказал: – Хорошо. Давайте очную ставку.

Меня на очную ставку нё вызвали, потому что была война, сорок первый год. Я был занят делом. «Нельзя его нервировать, дергать его сейчас, поэтому вы его не вызывайте», – так Сталин сказал. Меня не вызвали. Брат поторопился, конечно. Ванников, который на него наговаривал, он же потом наркомом был, министром. Его освободили, конечно. Ванников был заместителем моего брата.

Когда на Ванникова были показания, Михаил, он горячий был, с пеной у рта его защищал. Этот Ванников у него на даче ночевал, боясь ареста. И брат защитил его. А потом этот же Ванников на него показывал. Тот говорит: – Ты что, с ума сошел?

– Нет, ты был вместе со мной в одной организации.

Что ему скажешь?

– Но вы не видели Михаила перед тем, как он застрелился?

– Нет. Это было в коридоре. Ему сказали: – Ты там подожди, а мы еще раз поговорим с Ванниковым. Берия и Маленков. Ванников тут же сидел. Они говорили: – Мы решили его еще раз допросить, что, он с ума сходит, что ли?

А брата попросили выйти и подождать. Он, видимо, решил, раз его попросили выйти, так ему не верят, и застрелился.

– Но его не арестовывали, раз у него был с собой пистолет?

– Нет, нет. Он оставался членом ЦК. Было решение Политбюро – снять всякие обвинения с Кагановича Михаила, памятник ему на Ново-Девичьем поставили и разрешили мне написать – я спрашивал специально решение Политбюро, что брат – «член ЦК». Там так и написано: «член ЦК».

Так что это вранье. Я ему верил, потому что он меня и большевиком-то сделал. Он с девятьсот пятого года в партии. Он старше меня. Когда я приезжал в деревню, он все накачивал меня. Юношей я был. В девятьсот девятом году, когда я приехал в Киев, он меня связал с группой большевиков-рабочих, и сразу я окунулся… И когда я начал рабочим работать и организовал забастовку, один из большевиков сказал:

– Слушайте, он же нас обгонит!

Я самый младший брат, пятый. Михаил, Юлий, Израил, Арон и я. Знают меня, Михаила и Юлия. Они умерли. Юлий умер дома после войны. Михаил был замом у Орджоникидзе ряд лет, потом стал наркомом оборонной промышленности. Шахурин был уже после него.

– Говорили, что Михаил Моисеевич не справлялся.

– Видите, заложил основы авиационной промышленности именно он. Ездил в Америку, изучал там дело. Заводы построены при нем. Шахурин пришел – уже готовые заводы начали производить самолеты. Так что тут… Вешают на меня и это, что брата своего не защитил. Это глупо, во- первых, потому, что во время гражданской войны брат на брата шел.