Ян Геббс - Левые коммунисты в России. 1918-1930-е гг. Страница 15

Отождествление «Рабочей оппозицией» диктатуры пролетариата с партийной диктатурой привело ее к фанатичной демонстрации верности партии, когда в разгар X съезда стало известно о восстании в Кронштадте. Видные лидеры оппозиции даже лично отправились на штурм мятежной крепости. Подобно всем прочим левым фракциям в России, они совершенно не поняли значения Кронштадтского восстания как последнего эпизода массовой борьбы российских рабочих за восстановление власти советов. Но участие в усмирении Кронштадта не спасло «Рабочую оппозицию» от осуждения съездом как «мелкобуржуазного анархистского уклона», играющего «объективно» контрреволюционную роль.

Принятое X съездом решение о запрете образования внутрипартийных «фракций» нанесло по «Рабочей оппозиции» сильный удар. Столкнувшись с перспективой перехода на нелегальное положение и подпольной работы, она оказалась неспособной сохранить свою оппозиционность. Отдельные ее участники продолжали борьбу на протяжении 20-х гг., объединившись с другими нелегальными группировками; другие просто-напросто приспособились к сложившемуся порядку. Сама Коллонтай превратилась в конечном итоге в лояльную прислужницу сталинского режима. В 1922 году английская левокоммунистическая газета «Уоркерс'Дредноут» писала о «беспринципных и бесхребетных руководителях так называемой Рабочей оппозиции»; и действительно, программе группы не хватало решительности. Но это зависело не от мужества или его отсутствия у оппозиционеров, а я вилось результатом огромных трудностей, с которыми неизбежно сталкивались российские революционеры, если пытались спорить или порвать с партией, бывшей душой революции 1917 года. Для многих искренних коммунистов пойти против партии представлялось чистым безумием; за ее пределами, считали они, их ждет небытие. Преданность партии, столь глубокая, что становилась препятствием для отстаивания революционных принципов, нашла позднее еще более яркое выражение у «Левой оппозиции».

Другим слабым местом воззрений «Рабочей оппозиции» было почти полное игнорирование ею вопросов международного характера. Если наиболее последовательные левые фракции в России черпали силу в понимании того, что единственным подлинным союзником российского пролетариата и его революционного меньшинства является мировой рабочий класс, то программа «Рабочей оппозиции» нацеливала на поиск решений существующих проблем исключительно в рамках самой России.

Больше всего «Рабочую оппозицию» заботило следующее: «Кому осуществлять творчество диктатуры пролетариата в области хозяйственного строительства?» (Коллонтай). Основная задача, которую она предписывала рабочему классу, заключалась в строительстве в России «коммунистического хозяйства». Первоочередное внимание оппозиционеров к проблемам управления производством и создания будто бы «коммунистических» производственных отношений в России свидетельствовало о полном непонимании важнейшего момента: коммунизм невозможно построить в изолированном бастионе. Главной проблемой, стоявшей перед российским рабочим классом, была не «хозяйственная реконструкция» своей собственной страны, а развитие мировой революции.

Хотя в своей брошюре Коллонтай критиковала «налаживающиеся торговые сношения с капиталистическими державами, сношения, идущие через голову как русского, так и иностранного организованного пролетариата», «Рабочей оппозиции» в целом была свойственна та же тенденция, которая все более крепла в то время в большевистском руководстве — склонность ставить проблемы российской экономики выше задач распространения революции на международной арене. Это общее представление о том, что Россия может долгое время развиваться изолированно, замкнуться в самой себе и не предать при этом интересы мировой революции, имело большее значение, чем разногласия партийных группировок по вопросам экономического строительства.

Исключительно «российская» ориентация «Рабочей оппозиции» нашла отражение и в её неспособности установить сколько-нибудь прочные связи с левыми коммунистами-оппозиционерами за пределами России. Хотя брошюра Коллонтай была вывезена за границу одним членом КРПГ и опубликована этой партией, а также группой «Уоркерс'Дредноут», Коллонтай вскоре пожалела об этом и потребовала вернуть свой текст! «Рабочая оппозиция» не подвергла никакой реальной критике оппортунистическую политику Коминтерна, одобрила «21 условие» и не попыталась объединить усилия с «зарубежными» оппозиционерами, несмотря на солидарность, которую выказали ей КРПГ и другие. В 1922 году активисты «Рабочей оппозиции» в последний раз обратились к IV конгрессу Коминтерна, но их выступление ограничилось протестом против бюрократизации режима и отсутствия свободы выражения для инакомыслящих коммунистических групп в России. Данное обращение получило лишь очень слабый отклик в Интернационале, который уже исключил к тому времени свои лучшие элементы и вскоре одобрил печально известную политику «единого фронта». После этого для рассмотрения деятельности «Рабочей оппозиции» была создана специальная партийная комиссия, которая пришла к выводу, что группа представляет собой «нелегальную фракционную организацию», и последовавшие репрессии почти полностью положили конец ее деятельности.[19] К несчастью для «Рабочей оппозиции», она выступила в тот момент, когда партия переживала глубокие потрясения, которые вскоре сделали всякую легальную оппозиционную деятельность в России невозможной. Желая найти компромисс между легальной, фракционной работой внутри партии и подпольным противодействием режиму, «Рабочая оппозиция» в итоге повисла в пустоте. В дальнейшем факел пролетарского сопротивления понесли люди более решительные и непримиримые.

Часть вторая:

Левые коммунисты и контрреволюция (1921–1930 гг.)

После 1921 года большевистская партия оказалась в крайне тяжелом положении. Поражения рабочих восстаний в Венгрии, Италии, Германии и других странах в 1918–1921 гг. обозначили вступление мировой революции в фазу глубокого спада, из которой она так и не вышла, несмотря на кратковременные подъемы борьбы, например, в Германии и Болгарии в 1923 г., в Китае в 1927-м. В России как экономика, так и сам пролетариат находились почти на грани дезинтеграции; активность трудящихся масс упала, и они оказались вытеснены из политической жизни. Перестав быть орудием в руках. рабочего класса, советское государство переродилось по сути в механизм защиты капиталистического «порядка». Находясь в плену своих субституционистских концепций, предполагавших фактическое замещение пролетариата авангардной партией, большевики продолжали верить, что смогут управлять этой государственной машиной и капиталистической экономикой, одновременно ожидая нового наступления мировой революции и способствуя развитию революционного процесса. Наделе же потребности государственной власти превращали большевиков в явных агентов контрреволюции как внутри страны, так и за рубежом. В России они стали надсмотрщиками над все более ужесточавшейся эксплуатацией рабочего класса. Хотя нэп несколько смягчил государственный диктат в экономике, диктатура партии над пролетариатом не ослабла. Напротив, из-за того, что большевики всегда считали крестьянство основной угрозой революции в России, они пришли к выводу, что предоставление крестьянам экономических уступок следует уравновесить упрочением политического господства большевистской партии над российским обществом; внутри РКП(б) отражением этого стало усиленное насаждение принципов монолитности. Единственный способ построить пролетарский оплот, способный выдержать натиск стихии крестьянского капитализма, виделся в усилении контроля со стороны партии и в самой партии.

В международном плане, поскольку императивы российского государства, выразителем которых стала РКП(б), оказывали все более губительное воздействие на политику Коминтерна, господствующее положение в котором занимала российская секция. «Единый фронт», «рабочее правительство» — подобная реакционная «тактика» в значительной степени отражала потребность российского государства найти себе буржуазных союзников в капиталистическом мире.

Хотя большевистская партия еще не отказалась окончательно от пролетарской революции, вся логика ситуации, в которой она находилась, постепенно подталкивала ее к самоотождествлению с потребностями российского национального капитала. Последние работы Ленина свидетельствуют о его доходящей до одержимости озабоченности проблемами «социалистического строительства» в отсталой России. Победа сталинизма лишь окончательно выявила эту логику; она сняла дилемму между интернационализмом и интересами российского государства — отказом от первого в пользу последних.