Арон Аврех - Масоны и революция Страница 16

К письму была приложена справка на Риве и Брянчанинова. Данные о шпионаже Риве, говорилось в ней, «по разработке совершенно не подтвердились», и в начале декабря ему было разрешено выехать за границу. О Брянчанинове говорилось, что он дворянин, гласный Петроградской городской думы, член комитета Российской экспортной палаты, издатель журнала «Новое звено» и редактор-издатель «Церковно-общественного вестника», устроитель платных лекций, имеет обширный круг знакомств[13]. От себя добавим, что Брянчанинов был также членом петроградского отдела «Центрального комитета прогрессистов», но об этом начальник охранки либо забыл, либо не счел нужным упомянуть.

Получив такой ответ, Белецкий и Хвостов поняли, что дело с «диспозициями» — пустой номер и его надо кончать. Так и было сделано. Показания Брянчанинова не оставляют никаких сомнений в том, что обе «диспозиции» — плод творчества графомана, который, согласно собственному представлению о политике, широко (разумеется, в меру своих возможностей) рассылал их не «обыкновенным гражданам», а «исключительно лицам, участвовавшим в государственной машине и общественной деятельности», как указывалось в «Диспозиции № 1». Недаром Брянчанинов назвал их циркулярами, имея в виду их размножение и рассылку в более или менее большом количестве экземпляров. В частности, «Диспозиция № 1», изъятая у Риве, представляла собой третий или четвертый экземпляр машинописной копии, отпечатанной на обеих сторонах листа писчей бумаги большого формата.

Надо полагать, что с этих «циркулярных» экземпляров снимались копии и другими лицами, забавлявшимися подобными «курьезами». Скорее всего, именно такая копия попала Гучкову, т. е. помимо самого автора «диспозиций». В противном случае он получил бы аутентичный оригиналу экземпляр, а кроме того, ему была бы послана и «Диспозиция № 2». Все это лишний раз доказывает, что обе «диспозиции» — дело рук графомана, и им не только Брянчанинов, но и все, кому они попадали в руки, не придавали никакого серьезного значения, относились к ним именно как к курьезам[14].

Так обстоит дело с «поразительными» сверхсекретными директивами сверхсекретной организации, о которой пишет Н. Яковлев.

Глава 3. Масоны и дворцовый заговор

Как мы помним, свой рассказ о «Диспозиции № 1» Н. Яковлев закончил выводом о том, что речь шла о подготовке верхушечного государственного переворота, дополнив его глубокомысленными рассуждениями: люди, которые готовили переворот, не были так наивны, чтобы брать у масонов их допотопную символику, они отбросили все, кроме клятвы о тайне. В ложи по пять человек допускались женщины, а все ложи в конечном итоге подчинялись штабу верховного командования, который предписывала создать указанная «диспозиция».

Число пять взято И. Яковлевым, как уже указывалось, у Кусковой. Спрашивается, почему же он безоговорочно принимает эту цифру на веру, тогда как все другие источники, включая и показания Н. В. Некрасова, приведенные Н. Яковлевым в конце книги, которым он придает такое же примерно значение, как «Диспозиции № 1», называют другие цифры? Раз налицо расхождение в источниках, историк обязан объяснить, почему в данном случае он отдает предпочтение этому свидетельству, а не другому. Ведь в конце концов не так важно, сколько членов было в ложах — пять или десять, хотя и это не пустяки, гораздо существеннее другая сторона дела — анализ источников, дающий право автору делать тот или иной вывод. Если же он подгоняет факты из разных источников под свою версию, руководствуясь исключительно субъективными представлениями, то его утверждениям нельзя верить.

Так же поступает Н. Яковлев и в отношении даты возникновения масонской организации. Он называет сентябрь 1915 г., а между тем все другие источники, которыми он оперирует, в том числе и письма Кусковой, называют другие, более ранние годы, начиная с 1906 г., т. е. задолго до того как возник «Прогрессивный блок», провал переговоров которого с правительством Н. Яковлев и считает причиной возникновения тайной организации масонов. И здесь перед нами акция чистого субъективизма в отношении источников.

Эту дату Н. Яковлев заимствовал у Мельгунова, не оговорив этого ни единым словом. Последний же по этому поводу писал следующее: «В 1915 г. явилась мысль о возрождении масонских организаций, инициатива исходила из Киева. И цель была чисто политическая. Под внешним масонским флагом хотели достигнуть того политического объединения, которое никогда не давалось русской общественности. Объединение должно было носить характер «левый». В сущности органического отношения к «уснувшему» масонству эта организация не имела, за исключением личных связей. Так, активную роль играл, между прочим, один из прежних масонов, член Думы Некрасов. В организацию, по моим сведениям, входили представители разных политических течений, до большевиков включительно.

О существовании этой организации я знаю уже потому, что меня туда звали. Среди звавших был покойный В. П. Обнинский. Н. И. Астров рассказывал, что звали и его, — переговоры вели Н. Н. Баженов, С. А. Балавинский и одно из ныне здравствующих лиц»[1].

В этом свидетельстве верно лишь одно: самого Мельгунова звали в масонство действительно в 1915 г. Все же остальное отнюдь не бесспорно. Некрасов, на которого ссылается Мельгунов, очень определенно называет другую дату — 1910 г. В этом году, показывал он, «русское масонство отделилось и прервало связи с заграницей, образовав свою организацию «Масонство народов России»[2]. Керенский, как мы помним, датой своего вступления в «нерегулярную» ложу назвал осень 1912 г. Никакого «уснувшего» масонства, как об этом пишет В. И. Старцев[3] и как будет показано дальше, вообще не было, да и сам Мельгунов невольно доказывает это, ссылаясь на имена Баженова и Балавинского, которые в первую очередь должны считаться «уснувшими», если считать эту версию действительно имевшей место. В. А. Оболенский свидетельствует, что он «три года подряд избирался одним из трех выборщиком Высшего совета»[4], чего не могло быть, если бы организация возникла в 1915 г.

Кстати говоря, Мельгунов утверждает, что масоны 1915 г. придерживались ритуала. «В масонстве 15 г., — писал он дальше, — много было наивного. Люди говорили о ритуале, не отдавая себе в нем отчета. Для многих таинственность была своего рода психологической игрой. Я решительно отказался вступить в масонскую организацию, так как для подлинного объединения мне казались ненужными и запоздалыми традиционная внешность...», уместная во Франции, но непригодная в России[5]. Это свидетельство Н. Яковлев опустил, поскольку оно не стыкуется с его концепцией и утверждением, взятым у Кусковой, и Керенского, о том, что ритуал был отменен. Почему же Н. Яковлев избрал именно пять и 1915 г.? Надо полагать потому, что пятерки выглядят конспиративнее и, следовательно, внушительнее, чем, скажем, десятки, а дата 1915 г. нужна ему для увязки масонской организации с дворцовым заговором. Заметим, однако, что идея о заговоре появляется годом позже, в 1915 г. ее еще не было. Кстати говоря, в интересах своей собственной концепции Н. Яковлев просто должен быть заинтересован в более ранней дате. Всякой организации, пусть она даже масонская, нужно время для того, чтобы стать сильной, разветвленной, хорошо организованной и влиятельной. Шесть—восемь лет за плечами — более или менее подходящий срок, чтобы добиться такого положения. А как можно поверить, что организация, только что возникшая, тут же обзавелась централизованным руководством, многочисленными периферийными организациями, проникла во все партийные и политические слои общества, захватила там ключевые позиции и немедленно приступила к осуществлению отнюдь не малой акции — государственного переворота, должного передать власть из рук одного класса другому? Почему такая простая мысль не пришла Н. Яковлеву в голову — непонятно.

На основании «Диспозиции № 1», цена которой нам теперь хорошо известна, и письма Кусковой к Вольскому автор делает поистине глобальные выводы. «Прервем пока интригующее путешествие в призрачный мир политических силуэтов минувшего, — пишет он. — Для наших целей достаточно указать, что руководители российской буржуазии отнюдь не были безобидными людьми, полагавшимися лишь на легальную партийную деятельность. Напротив, они были очень рукастыми, не только ворочавшими капиталами, но и изобретательными интриганами. В самом деле, разве был иной путь затянуть генерала или офицера императорской армии в тенета заговора, как предложение оказать услугу «братству», а не принимать участие в «большой политике». Психологически расчет был точен».

Даже если считать «диспозицию» подлинным масонским документом, исходившим от реально существовавшего «Комитета народного спасения», а письмо Кусковой стопроцентно адекватным истине, и то они не дают оснований для такого вывода. Какими капиталами, кстати, ворочала та же Кускова или Керенский? Доведем заодно до сведения читателя, что даже у Гучкова не было никакого капитала, которым он мог бы «ворочать». Почему не было иного пути «затянуть» офицера в «тенета заговора», кроме масонства? Князь Вяземский, которого Гучков втянул в свой заговор, не был масоном, генерал Крымов также. Известный «морской кружок» Рейнгартена также ничего не имел общего с масонством. А главное, повторяем, содержание обоих документов решительно не позволяет делать сколько-нибудь серьезные выводы.