Евгений Додолев - The Взгляд Страница 16

(Кстати, для некоторых вечность наступала сразу после смерти: так многие художники рубежа XIX—XX веков заканчивали жизнь в нищете, а после смерти начинали стоить миллионы и становились классиками. Правда, из миллиона нищенствующих, которые полагали, что обретут вес в вечности, лишь единицы становились классиками, а остальные продолжали существовать в еще большей безвестности и после смерти. Впрочем, некоторых откроют позже, ибо нет такой табели о рангах, которая не может быть пересмотрена.)

Наличие двойного стандарта успеха – земного и небесного – отличало интеллигенцию от других сословий. Ведь, как правило, сословие живет одним измерением. Конечно, на это можно возразить, что весь христианский мир живет в отрицании земных радостей ради будущих благ. Но прагматизм нового времени показывает, что на постхристианском пространстве земной успех продолжает приобретать все большее значение, а в условиях рынка становится для интеллигенции более проблематичным.

В основном это относится к классической интеллигенции, которая стремится к вечным ценностям, и не касается нового поколения интеллектуалов, которые довольно успешно конкурируют за ценности земные.

Интеллигент – это человек, который занят поиском абсолютных ценностей в мире, где царят относительные. Он находится за пределами реального общественного развития, и его функция состоит в том, чтобы, как говорил вождь рабочего класса Владимир Ильич Ленин, дать голос тем, кто этого голоса не имеет. Когда безъязыкая толпа возжелала приобщиться к процессам управления и вершению собственной судьбы, появилась необходимость в группе людей, которые этой толпе могли дать язык. Так возникла интеллигенция.

Роль интеллигенции как вербализатора народных чаяний утрачивается только сейчас, поскольку повсеместное распространение средств массовой информации делает рядового гражданина способным вполне членораздельно изложить власть имущим свои пожелания. Интеллигенция всегда выражала именно чужие чаяния, а не свои мнения и представления. И пока у тех, за кого она говорила, своего голоса не было, интеллигенция служила объединяющим началом. Она стояла у истоков формирования наций, цементировала их общую культуру, определяла функцию и роль письменных языков, а потому в результате оказалась у истоков всех видов национализма. Определив национальное единство, она не смогла расстаться со своими достижениями и в момент распада социалистической системы оказалась на первом плане: в авангарде этнических чисток, войн и столкновений, базировавшихся на сформулированных интеллигенцией идеях национальной самобытности и национального самосознания.

Интеллигенция всегда жила в абсолютах и если и служила где-то, то рассматривала эту службу в радикальном отрыве от служения. Служение дается человечеству в целом, народу, иногда Богу, а служба – неизбежное зло, которое нужно делать, чтобы не умереть от голода. Рыночная экономика привела к тому, что в обществе победила система ценностей, основанная на финансовых потоках, которые контролируешь. А некоторые представители того, что раньше называлось интеллигенцией, контролируют сегодня мощные финансовые потоки, причем непосредственно. В отличие от умного еврея при губернаторе. В этом смысле можно говорить о том, что наступил период радикального раскола внутри сословия, потому что разрыв между нищим интеллигентом и интеллигентом преуспевающим, между безработным кинематографистом и Константином Эрнстом становится все более значительным, и, по сути, они относятся уже к разным слоям общества и лишь условно могут быть отнесены к одной прослойке работников умственного труда».

Владимир Мукусев, теледиссидент

В 1991—1992 годах мне достаточно много неприятных упреков довелось выслушать за публикацию в «Московском комсомольце», «Неделе» и «Новом Взгляде» бесед с «телепредателями» Ломакиным и Мукусевым. Дескать, забвение для телевизионщиков есть смерть, а эти-де, большего не заслужили. С первым тезисом (насчет забвения) согласен, а вот насчет свирепой кровожадности наших сограждан разговор особый… Замечу лишь, что ни один из экс-ведущих «Взгляда» на казнь не наработал. На мой взгляд. И карать их остракизмом не очень-то справедливо.

Что касается этого интервью… Было так. Я тогда записал две 120-минутных кассеты. Из расшифровок сделал три объемных текста. Отдал Мукусеву на «визу». Он материалы грамотно доработал. В результате мне пришлось уже сверстанную «Московским комсомольцем» полосу менять на мукусевский вариант. Там коллеги пошли мне навстречу. А вот с «Неделей» вышло хуже. Редакция еженедельника кое-что сократила в интервью, и депутат от «Взгляда» накатал туда гневную телегу.

Меня покоробило. Но… взялся за гуж… Короче, я решил сдержать данное Владимиру слово и опубликовать третий кусок. Предложил «Независимой газете». А ответ получил не от главреда, а из… ВИDа. Выяснилось, что редактор «НГ» Третьяков консультируется по поводу «спорных» материалов с начальством. В данном случае – с телевизионным. Газете «рекомендовали» интервью не публиковать.

Я и сам считаю, что многие наезды и оценки Мукусева несправедливы/резки. И то, что под материалом стоит моя подпись, вовсе не значит, что я разделяю взгляды изгнанного из ВИDа журналиста. Но коль скоро он уверяет, что ни одно издание слова ему не дает, полагаю: свою версию «видовских» раскладов человек, работавший во «Взгляде» с самого начала – право продекларировать имеет. Хотя… сомневаюсь, что публикация данного текста поможет Мукусеву. Однако: слово дороже денег. Я его давал. И по-хозяйски взять обратно, увы, не решусь. Итак…

– Что произошло после того как «Огонек» опубликовал в начале 1991 года твое интервью «Взгляд изнутри»?

– Произошло то, чего я и добивался, давая это интервью. Правда о том, что происходит во «Взгляде» и почему так резко падает его популярность, перестала быть тайной «Останкинского двора». Но есть тут одно и очень существенное «но». Интервью «Огоньку» я давал в конце октября 90-го года, когда о закрытии «Взгляда» и разговора не было. А было напечатано оно в январском номере «Огонька» в 91-м, уже после закрытия «Взгляда». Для большинства людей два события совместились. Хотя связи между ними не было. Мало того, некоторые детали того интервью после закрытия передачи перестали быть актуальными, и если бы оно не было уже набрано и отпечатано, я бы, конечно, о них умолчал.

– Например, о ваших внутренних кадровых перестановках?

– Конечно. Это действия руководства вели к гибели «Взгляда». Но после закрытия передачи глупо было об этом говорить.

– И все же, что было дальше?

– А дальше я, как на машине времени, перенесся в 37-й – руководители редакции и комитета организовали настоящий суд, который назывался «редакционная летучка», и прошел он 9 января 1991 года. Упаси меня Бог ставить себя в один ряд с теми беззаветными и мужественными людьми, которые попали в сталинскую мясорубку. Это святые люди.

Я говорю не о прямой аналогии, а о той атмосфере и о том сценарии, по которому проходило это судилище.

– Не сгущаешь ли ты краски?

– Если бы… Слышал бы ты, например, ветерана редакции, большого друга Главпура и ЦК ВЛКСМ (по сценарию, вероятно, сначала должен был выступить ветеран, потом молодой, потом бывший друг, который бы «прозрел и покаялся», ну и, вероятно, в конце представитель Красной Армии и какая-нибудь беременная ударница дорисовали бы портрет врага народа гада Мукусева).

– Так что говорил большой друг Главпура?

– Не он, а она. Кстати, вспоминая, что я, между прочим, уже 13 лет в редакции и что, вероятно, имею право судить о том, что в ней происходит и что не нравится, но говорить о партии в уничижительных тонах, требовать суда над ней, да еще в качестве примера ссылаться на деятельность редакционного парторга – я не имею права.

«Молодой» от имени 20-летних защищал руководство «от грязных вылазок и оскорблений», хотя сам, правда, в курилках был куда смелее меня в оценках его деятельности. Эти люди телезрителям известны, и я их называть не желаю. Были и еще «выступления ораторов». Но, к ужасу организаторов, сценарий был нарушен почти в самом начале. И нарушителями были те, кто знает меня не первый десяток лет. Те, кому так же, как и мне, небезразлична судьба редакции, а вернее, тот развал, который происходил с ней после прихода на должность главного редактора бывшего комсомольского работника Пономарева. Это были авторы целого ряда блестящих передач, последней из которых «Что? Где? Когда?» – я думаю, уготована судьба быть признанной лучшей телепрограммой 80-х – Наталия Стеценко и Владимир Ворошилов. Нет, они не защищали меня, но они категорически возражали против самого судилища и предлагали посмотреть на редакционную жизнь с разных сторон. Но их не услышали. Нужно было добить Мукусева.

Конечно, каждый имеет право на собственное мнение и, вероятно, я мог бы поспорить и с Региной Ильченко, и с Ваней Демидовым, и с самим Любимовым по сути их рассуждений, но это никого не интересовало, да и мне говорить особенно не хотелось, так как по выступлениям и отдельным репликам я понял, что мое интервью многие просто не читали. Повторяю, любая позиция, высказанная честно и открыто, имеет право на существование, как бы она не нравилась либо наоборот кому-либо. Но тогда, в январе 91-го, о выяснении позиций разговор не шел. Но ни откровенное хамство, ни передергивание фактов, ни злобные реплики не потрясли меня тогда так, как молчание многих, а особенно того, кто назывался моим приятелем, того, с кем мы провели не только сотни часов в монтажных, на съемках, в командировках, но и десятки часов в откровенных беседах у меня дома, куда он был вхож в любое время суток и где его искренно и нежно любили. Мало того, что и Политковский промолчал. Во время летучки он тихо, незаметно пересел от меня туда, где бушевала команда Любимова…