Александр Трушнович - Воспоминания корниловца: 1914-1934 Страница 18

Армия генерала Корнилова была национальной армией и в лозунгах не нуждалась. У нее было одно заветное слово, побеждавшее опасности и смерть, спаявшее армию железной дисциплиной.

Это слово было: Россия. Все лозунги временны и преходящи, понятие Родина — вечно. Отчетливо и ясно это понятие было поставлено в основу объединения русских людей. И в этом смысле армия генерала Корнилова — предвестница будущей национальной России. Служению России, своему народу, должно подчиняться все остальное.

В противовес большевикам, чьи вожди провозгласили грабеж и убийство идейно оправданными и нормальными действиями, армия Корнилова считала себя поборницей законности и этических принципов. В ущерб себе она отказывалась от законных реквизиций, избегала излишних кровопролитий. И только обстоятельства вынудили ее в какой-то момент отвечать жестокостью на зверства большевиков.

Под станицей Гниловской большевики убили раненых корниловских офицеров и сестру милосердия. Под Лежанкой был взят в плен и заживо закопан в землю разъезд. Там же большевики вспороли живот священнику и волокли его за кишки по станице. Их зверства все умножались, и чуть ли не каждый корниловец имел среди своих близких замученных большевиками. В ответ на это корниловцы перестали брать пленных, расстреливая захваченных на месте. Это подействовало. К сознанию непобедимости Белой армии присоединился страх смерти.

В конце 1917 и в начале 1918 годов Белое движение выдвинуло понятие вождя. В самое тяжелое для России время было естественно, что только лучший из русских должен быть вождем русского национального движения. Мы знали, что Корнилов русский, что он легендарно храбрый, безукоризненно честный, бескорыстный и стремится только к счастью и величию родины. Воля корниловцев сосредоточилась в вожде и сконцентрировалась до высочайшего напряжения в единую волю и целеустремленность. Однако религиозный фактор тогда не поднялся до того значения, до которого возвысило его впоследствии долголетнее мученичество народа.

Армия генерала Корнилова, численностью в 3000 бойцов, без единой пяди собственной территории, окруженная во много раз превосходящим ее беспощадным врагом, перевернула все законы стратегии, тактики и материальных расчетов и стала ядром Белой армии в несколько сотен тысяч человек.[8] Эта армия не уничтожила большевиков, не взяла Москву, не сохранила Россию потому, что рушились одна за другой три ее основы: Дух, Движение, Вождь.

Граната, наведенная в Екатеринодаре рукой примкнувшего к красным военнопленного австрийца, убила генерала Корнилова. Через два с половиной месяца шрапнель сразила генерала Маркова, талантливейшего, любимого армией генерала. К счастью, сохранились другие вожди, пошедшие с армией во Второй поход. Но одни из них постепенно выбывали из строя, другие в новой изменившейся обстановке превращались из вождей в командующих генералов.

Через три дня после смерти Корнилова судьба армии в немецкой колонии Гначбау повисла на волоске. Армия, ставшая практически малочисленным прикрытием громадного обоза раненых, была окружена со всех сторон. Вокруг экипажа генерала Алексеева рвались гранаты. Роты в несколько десятков человек гнали большевицкие батальоны.

После смерти Корнилова и неудавшейся попытки взять Екатеринодар во главе армии стал генерал-лейтенант Деникин, командовавший дивизией, корпусом, а затем Западным и Юго-Западным фронтом. Генерал Деникин погрузил армию на подводы и увел степными дорогами на Дон. Были слухи, что на Дону начались волнения, которые мы все предвидели уже три месяца тому назад. Пасха застала армию в Лежанке. Во время богослужения гранаты рвались около церкви. На следующий день добровольцы ушли в станицы Егорлыцкую и Мечетинскую, где армия отдыхала и готовилась ко Второму походу.

Штаб генерала Алексеева был в Мечетинской. Алексеев принял меня, лежа в постели: он был болен, еще больше похудел и расспрашивал слабым голосом. Масарик и чехи его уже не интересовали, рана, нанесенная ими русскому делу, заживала. Я сообщил ему то, что слыхал о создании Волжского фронта, но веских доказательств этого еще не было. Алексеев поблагодарил и устало закрыл глаза. Я тихо вышел.

Генерал Деникин принял меня в своей квартире. Он не был похож на Корнилова. У него было приятное лицо, он был любезен, но не был сильной личностью. Пока армия была малочисленной, он был достойным помощником Корнилова. Мой доклад особого значения для него не имел.

Нижний Дон с Новочеркасском был в руках донцов. Их атаман, генерал Краснов, храбрый, культурный, прекрасный организатор, проявил большую мудрость, управляя освобожденной от большевиков областью. За короткое время он сформировал новые казачьи части, по виду и дисциплине напоминающие части императорской армии.

В политике генерал Краснов руководствовался чувством реальности. Сомневаться в его добропорядочности не приходится. Его осуждали за сотрудничество с немцами. Но в 1918 году с помощью Краснова мы получали от немцев снаряды и могли подготовиться ко Второму походу.

Русские привыкли считать: союзник — одновременно и друг. Это ошибка. Для союзников всегда на первом месте было то, что они считали выгодным для своего государства, хотя при их политической близорукости это часто вовсе выгодой не было. Россия в будущем должна тоже в первую очередь разумно соблюдать свою выгоду. Указывающие на то, что немцы намеревались отделить Украину от России, не должны забывать, что и союзники были не прочь отделить от России некоторые области.

Май был промежуточным месяцем между Первым и Вторым походами. Армия отдыхала, изучала обстановку и вырабатывала планы для дальнейших действий. Нашим полком командовал Кутепов. Его имя связано не с политикой, а с блестящими военными делами и надпартийной национальной работой. Он был военным человеком в лучшем смысле этого слова. Простой в обхождении с людьми, которых он считал достойными, — а достойным он считал каждого выполнявшего свой долг. Скромный и нетребовательный в личной жизни, он соединял в себе военную твердость и рыцарское благородство, его лицо было подчеркнуто военным и мужественным. Лишних слов он не говорил. Его храбрость была самая трудная из всех видов храбрости — разумная и культурная. Под Крученой Балкой мы стояли шагах в двадцати от Кутепова, принимавшего письменное донесение от адъютанта. Вблизи разорвался тяжелый снаряд, и большой булыжник ударил Кутепова в спину. Он на мгновение закрыл от боли глаза. И только. Его крепкая фигура стояла как изваяние, скрепленная волей железного человека.

У нас многие считали Кутепова крайне реакционным генералом. Я неделю жил с ним в одной комнате, и мне довелось не раз подолгу беседовать с ним за чашкой чая. Могу засвидетельствовать одно: он был национально мыслящим человеком, и его взгляды, например на крестьянство и аграрный вопрос, отличались здравым смыслом и отнюдь не были реакционными.

Кутепов хотел задержать меня при штабе, но я попросил о назначении в пулеметную роту, в которой еще осталось несколько славян из Сербской добровольческой дивизии.

Священный долг вспомнить здесь павших в Первом походе за русское, за наше общее дело словенцев, хорватов и сербов. В одном только Корниловском полку из южных славян пало двенадцать офицеров, пять вольноопределяющихся и два солдата. Другие сложили голову во Втором походе. Многие боролись в армии адмирала Колчака. Часть из них погибла, часть вернулась на родину.

Единственный раз павшие были помянуты в тихой церкви отдаленной кубанской станицы, где старик-священник по нашей просьбе отслужил по ним панихиду. Из присутствовавших тогда на панихиде сегодня, когда я пишу эти строки, осталось в живых только трое, чтобы рассказать о друзьях, беззаветно любивших Россию и пожертвовавших за нее своей молодой жизнью. Эти люди не искали славы, не прятались в решительное тяжелое время, чтобы потом вылезти из своих темных нор, издеваться над оставшимися в живых и посмеиваться над павшими. Они лежат в бесчисленных могилах в русской степи рядом со своими русскими братьями. Не над каждым был поставлен крест.

Их родина — Югославия — о них так и не вспомнила.

В двадцатых числах мая в Гуляй-Борисовке мы выдержали бой с большевиками и обратили их в бегство. Произошло еще одно важное событие: к нам присоединился Дроздовский отряд, броневик которого подоспел к Новочеркасску на моих глазах, чтобы поддержать восставших казаков. За станцией мы выстроились для встречи с ними. Генерал Алексеев, немного поправившийся, но очень постаревший, вышел им навстречу. Издалека мы видели, как Алексеев и Дроздовский трижды поцеловались и направились к нашим частям. За ними двигалась колонна дроздовцев. Шли они стройно, как роты юнкерского училища, хорошо обмундированные и вооруженные, мимо нас, оборванцев.