Сергей Кургинян - Суть Времени 2012 № 7 (5 декабря 2012) Страница 19

«Россия — не страна, а фантасмагория, причем опасная, стремящаяся навязать себя миру. Да, собственно, и русские-то — это не нация в нормальном понимании, а фантасмагория… Нам, русским, не повезло. Татарщина, творя из нас свое подобие, измордовала нам душу, превратила ее в кровавую котлету. Орда оторвала нас от европейского корня, сломала процесс становления буржуазных отношений и укрепления института частной собственности. Отсюда наша неустроенность и завистливо-враждебное отношение к тем, кто сумел обустроиться, прежде всего, к нашим ближайшим соседям — к Западу, к Европе. Неслучайно, когда советские войска вошли в Восточную Пруссию, они не столько грабили, сколько уничтожали чужое богатство, вымещали на нем обиду за вечное российское неустройство».

Далее цитата из Л. Копелева про вхождение в Восточную Пруссию (любимый сюжет «коллективного Сванидзе») — разговор с солдатами, из которого выясняется, что не было ни боя, ни поджога уходящими немцами, а «пожгли наши»: «Зачем? — А хрен их знает, так, сдуру…».

«Да не сдуру, — разъясняет Широпаев, — а по причине неизбывной завистливой ненависти к этим уютным, крепким домам, кладовые которых ломились от окороков и колбас, ко всей нормальной человеческой жизни с чистыми туалетами и самоуважением».

Заметим, что в описании «нормальной человеческой жизни» присутствует знаковая тема туалетов и вытекающего непосредственно из их наличия (а как иначе!) «самоуважения» немцев. Однако напрочь отсутствует тот факт, что именно обитатели этих домов отправили миллионы таких же европейцев из таких же (или не столь уютных) домов — в «дома» совсем иного рода, называвшиеся лагерями смерти. И, главное, согласитесь, нужна ведь особая извращенность сознания, чтобы вообразить, будто те первые поджоги и бесчинства (а они поначалу действительно были) являлись результатом ЗАВИСТИ. Не отчаянным выплеском мстительного чувства тех, кто прошел через свои истребленные села и разрушенные города, потерял родных и видел все, что только в той войне мог увидеть солдат, а… ЗАВИСТЬЮ к «уютным домам»! К окорокам и чистым туалетам!!! Но… человек ведь склонен судить других по себе, не так ли? Описывать мир через себя. Что в своей душе имеет — так и чужие порывы понимает. Вот он это и делает, Широпаев. Меряет СОБОЮ русский народ.

Видимо, не очень уверенный, что его русофобческие измышления по поводу копелевской зарисовки воспримут, Широпаев заручается «поддержкой» большего авторитета. Им оказывается А. Куприн. Который когда-то записал мимолетное впечатление от проезда через Финляндию. В частности — поразившего его станционного буфета. Преподробнейшим образом перечислив стоящие на длинном столе аппетитные яства, чистоту и нарядность заведения и отметив ничтожную цену, которую каждый сам кладет по доброй воле, писатель сетовал: «Наши русские сердца, так глубоко привыкшие к паспорту, участку, принудительному попечению старшего дворника, ко всеобщему мошенничеству и подозрительности, были совершенно подавлены этой широкой взаимной верой».

Пожалуй, поначалу текст Куприна (если читать его у Широпаева) может удивить. Как-то слишком уж вырисовывает гастрономическое благолепие, уж больно по-мещански и не сообразно своему писательскому дару. Мне даже вспомнилась сцена, которую не без стыда как-то наблюдала, и тоже в Скандинавии. Семья интеллигентных на вид соотечественников (увы, встретить наших туристов за рубежом не всегда приятно), восторженно фотографирующая в гостинице «шведский стол» с яствами. Но Куприн?

Дальнейшее чтение недоумение чуть ли не наращивает, однако потом оно быстро и счастливо рассеивается. Куприн, оказывается, изначально вел к некоему выводу — что есть среди русских один крайне неприятный (что ж, в семье не без урода) типаж. Кто это, он недвусмысленно назвал.

«Но когда мы возвратились в вагон, то нас ждала прелестная картина в истинно русском жанре. Дело в том, что с нами ехали два подрядчика по каменным работам. Всем известен этот тип кулака из Мещовского уезда Калужской губернии: широкая, лоснящаяся, скуластая красная морда, рыжие волосы, вьющиеся из-под картуза, реденькая бороденка, плутоватый взгляд, набожность на пятиалтынный, горячий патриотизм и презрение ко всему нерусскому — словом, хорошо знакомое истинно русское лицо. Надо было послушать, как они издевались над бедными финнами.

— Вот дурачье так дурачье. Ведь этакие болваны, черт их знает! Да ведь я, ежели подсчитать, на три рубля на семь гривен съел у них, у подлецов… Эх, сволочь! Мало их бьют, сукиных сынов! Одно слово — чухонцы.

А другой подхватил, давясь от смеха — А я… нарочно стакан кокнул, а потом взял в рыбину и плюнул. — Так их и надо, сволочей! Распустили анафем! Их надо во как держать!

И тем более приятно подтвердить, что в этой милой, широкой, полусвободной стране уже начинают понимать, что не вся Россия состоит из подрядчиков Мещовского уезда Калужской губернии».

Так Куприн заключает свой рассказ. Но эта концовка Широпаевым, разумеется, убрана.

Итак, мы видим, что речь о кулаке. И, учитывая контекст, без труда понимаем купринский пафос. Финские путевые заметки относятся к 1908 г. — периоду столыпинских реформ. Реформ, которые среди прочего лишили широкой автономии Финляндию и нарушили традиционный крестьянский уклад, выделив из общинной среды кулаков, тут же получивших репутацию «мироедов». Отвращение писателя к описанному типажу, позорящему русский народ, живой интерес к финнам — он виден в первых строках заметки, которые Широпаев за «ненужностью» выкинул, извратив образ русского писателя до современного хорька-туриста — были органичной частью его, Куприна, гражданской позиции. Позиции и вообще антибуржуазной, но к тому же еще и «антиреакционной», то есть не приемлющей столыпинских «упражнений». Что, заметим, по тем временам было в образованной среде распространено.

Так что же делает из этого Широпаев? Убрав последнюю фразу про «не вся Россия состоит», он дает свой комментарий, переворачивая смысл купринской зарисовки буквально с ног на голову. Он даже выделяет слово «кулак», дабы заострив на нем внимание (вовсе выкинуть его нельзя), провести наглую манипуляцию — навязать свою мысль вместо авторской. Следите за рукой манипулятора!

Сначала эмоциональный зачин: «В этом эпизоде — все. И мерзкий, как дурная болезнь, российский империализм, ныне вдохновляемый «Газпромом» и футболом. И скотская ненависть к элементарной бытовой культуре, к обустроенности «чухонцев» и к ним самим (как органично вписалась бы эта парочка в ряды защитников Бронзового солдата в Таллинне!) И босяцкое неуважение к собственности, буквально наплевательское к ней отношение». Высказав наболевшее — ненависть к Бронзовому солдату и любовь к собственности — он переходит к главному. К идеологической проповеди.

«То есть мы видим нормальный большевизм. И при этом, надо заметить, перед нами не люмпены, не «пролы», не босяки — перед нами КУЛАКИ. Я хочу сказать, что большевизм в России — не просто доктрина политической секты Ленина, не дичок, привитый к российскому стволу. Это явление не социальное и не классовое, это явление всей российской жизни, ее плод. Большевизм в России — это психотип, и дай бог, чтобы не генотип. Это национальная черта, вот что страшно вымолвить. Этим двум хамам, описанным Куприным, нужен Сталин. Не Николай Второй, и даже не Николай Первый, а именно Сталин. Царь-хам. Они его ждут, они им чреваты. Сталин просто не мог не взрасти на таком человеческом «гумусе».

Вот с этого места, что называется, хотелось бы поподробнее. Ведь если это так (напомню, мы решили, подавив чувство естественной брезгливости к людям, взявшимся поносить собственный народ, разобраться в существе их претензий и в них самих) если, как утверждает нацдем Широпаев «хамы-кулаки» отражают некую национальную черту ничуть не меньше «пролов» (пролетариев), то это надо как-то разобрать! Привести доказательства, что ли, посмотреть, что именно делали большевики, Сталин?

Но посмотрев, мы видим, что Сталин опирался никак не на «кулаков Мещовского уезда», что он их, наоборот, зачем-то тотально раскулачивал. Что большевики лишь на короткое время ввели НЭП и тут же отказались, поняв, что промышленности он не создаст никогда, а с ломящимися «шведскими столами» (который тот способен был обеспечить лишь для узкогослоя) — «нас сомнут». Причем «нас» не как большевистскую власть, а Россию целиком и вместе с ее народом. И смяли бы, не поперхнувшись, как смяли Европу, несмотря на ее знаменитые туалеты.

Увидим, что широчайшие массы, вовлеченные в строительство новой жизни, были воодушевлены не хамской страстью накопить и помыкать, плюя на соседа, а общей мечтой о лучшем будущем для всех. И если на что-то и плевали, так это на свое отдельное обустройство здесь и сейчас. А «лучшее будущее для всех» было тем, что называется «отложенным вознаграждением».