Джозеф Стиглиц - Глобализация: тревожные тенденции Страница 2

Как ученый и педагог, я посвятил много времени исследованию экономических и социальных проблем и размышлению над спорными вопросами, с которыми мне пришлось столкнуться за семь лет моего пребывания в Вашингтоне. Считаю очень важным, чтобы рассмотрение проблем, свободное от идеологических пристрастий, опирающееся на факты, предшествовало принятию решения о выработке оптимального курса действий. К несчастью,- хотя это не было для меня неожиданностью- за время моего пребывания в Белом доме в составе, а затем и в должности председателя Совета экономических консультантов (группы из трех экспертов, назначаемых президентом для консультаций исполнительной ветви власти США по вопросам экономики), а впоследствии во Всемирном банке я убедился, что решения часто принимаются по идеологическим и политическим соображениям. Следствием этого были многие непродуманные действия, которые не решали проблем, а лишь соответствовали интересам или убеждениям тех, кто располагал властью. Французский теоретик Пьер Бурдье писал о необходимости для политиков подходить к своим делам с позиций исследователей и участвовать в научных спорах, опираясь на неопровержимые факты и свидетельства. К сожалению, слишком часто происходит прямо противоположное, когда ученые, участвующие в выработке политических решений, политизируются и начинают подгонять факты и свидетельства под взгляды тех, кто привлек их к этой работе.

Хотя академическая карьера не подготовила меня ко всему тому, с чем мне пришлось встретиться в Вашингтоне, она по крайней мере подготовила меня профессионально. Перед тем как появиться в Белом доме, я коротал свое время, занимаясь исследованиями и написанием статей в области абстрактной математической экономики (способствуя развитию той отрасли экономической науки, которая с тех пор известна как информационная экономика) и более прикладными областями ― экономикой общественного сектора, проблемами развития, кредитно-денежной политики и т.д. Более четверти века я писал о проблемах банкротства, корпоративного управления, а также открытого доступа к информации (в экономической науке это именуется прозрачностью). Эти проблемы оказались ключевыми, когда в 1997 г. разразился глобальный финансовый кризис. В течение двадцати лет я участвовал также в дискуссиях, где обсуждались проблемы перехода от коммунистической к рыночной экономике. Мой опыт рассмотрения таких переходов начался в 1980 г., когда мне впервые пришлось обсуждать эти проблемы с лидерами Китая, начавшего в то время свое движение к рыночной экономике. Я активно выступил за постепенность в политике, которая была принята китайцами и доказала свои преимущества на протяжении последних двух десятилетий. Я непримиримый противник экстремистских стратегий проведения реформ, таких, как «шоковая терапия», столь позорно провалившаяся в России и некоторых других странах на постсоветском пространстве.

Моя причастность к проблемам развития имеет еще более глубокие корни и датируется 1969-1971 гг., когда я занимался педагогической работой в Кении, ставшей независимой в 1963 г. Часть моих наиболее значимых теоретических работ была инспирирована увиденным там. Понимая всю трудность вызовов, с которыми встретилась Кения, я все же надеялся, что можно что-либо сделать для улучшения жизненных условий миллионов людей этой и других развивающихся стран, существующих в условиях крайней бедности. Экономическая наука может казаться сухим и оторванным от реальности, эзотерическим предметом, на самом же деле хорошая экономическая политика способна изменить положение этих бедняков. Я уверен, что правительства должны (и могут) принять политический курс, который не только поможет этим странам перейти к экономическому росту, но и обеспечит справедливое распределение его результатов. Если взять проблему приватизации (распродажу, например, государственных монополий частным компаниям), то я ― «за», но только в том случае, если она будет способствовать более эффективной работе компаний и снижению цен для потребителей. Решение такой задачи более вероятно в условиях конкурентных рынков, и это одна из причин, по которым я поддерживаю политику создания активной конкурентной среды.

И в Белом доме, и во Всемирном банке мои рекомендации были тесно связаны с прежними, главным образом теоретическими, работами в экономической науке, многие из которых касались причин несовершенства рыночных механизмов, весьма далеких от оптимального функционирования, предписываемого им упрощенными моделями, которые исходят из допущения совершенной конкуренции и совершенной информации[1]. Я привнес в процесс выработки политических решений мои труды в области экономики информации, в частности проблему асимметрии информации ― различия в информированности, например, наемного работника и его работодателя, кредитора и заемщика, страховой компании и застрахованного. Подобные асимметрии пронизывают всю экономику. Эти исследования обеспечивают основы более реалистичных теорий рынков труда и капитала, объясняя, например, существование безработицы, невозможность получения кредитов теми, кто более всего нуждается в них, т.е. существование того, что на языке экономистов называется рационированием кредитов. Стандартные модели, которыми пользовались экономисты на протяжении многих поколений, либо утверждали, что функционирование рыночных механизмов совершенно (некоторые из них даже отрицали существование подлинной безработицы), либо доказывали, что безработица существует лишь в силу завышения заработной платы, предлагая очевидное средство: снижение заработной платы. Информационная экономика с ее более точным анализом рынков труда, капитала и товаров дает возможность конструировать макроэкономические модели, которые позволяют глубже вникать в причины безработицы, объясняют флуктуации, рецессии и депрессии, сопутствующие капитализму со времени его возникновения. На основании этих теорий можно сделать важные выводы для экономической политики, самоочевидные почти для каждого, кто соприкасается с реальным миром,- например, что запредельное повышение процентных ставок ведет к банкротству фирм, перегруженных задолженностью. Я считал эти выводы само собой разумеющимися, но противоречащие им политические предписания часто навязывались Международным валютным фондом (МВФ).

Предписания МВФ, частично основанные на устаревших предпосылках, согласно которым рынки сами по себе обеспечивают эффективные исходы, не признавали допустимость государственного вмешательства в функционирование рынков, отрицали необходимость мер, могущих вызвать рост и обеспечить улучшение положения каждого участника. Предметом многих споров, которые я излагаю в этой книге, является комплекс идей и концепция роли государства, вытекающая из этих идей.

Эти идеи играли важную роль в формировании политических предписаний ― в отношении развития, управления кризисами и переходных периодов. Они составляли суть моих размышлений о реформировании международных институтов, которые, как полагают, предназначены для стимулирования экономического развития, управления кризисами и поддержки экономических преобразований. Блок исследований в области информации заставил меня обратить особое внимание на последствия, к которым приводит отсутствие информации. Весьма рад, что во время глобального финансового кризиса 1997-1998 гг. подчеркивалось значение прозрачности. Но эта радость омрачалась лицемерием таких институтов, как МВФ и министерство финансов США: они акцентировали внимание на отсутствии ее в Восточной Азии, между тем как сами являлись наименее прозрачными институтами, когда-либо встречавшимися мне в общественной жизни. Вот почему в дискуссии о реформах я подчеркиваю необходимость большей прозрачности, улучшения информированности граждан о том, что делают эти институты, и предоставления тем, кого затрагивает их политика, больших возможностей сказать свое слово при ее формировании. Анализ роли информации в деятельности политических институтов естественно вытекает из моих более ранних работ, посвященных роли информации в экономике.

Моя деятельность в Вашингтоне привлекала меня возможностью не только лучше понять то, как функционирует правительство, но и внедрить в жизнь свое видение будущего, сформировавшееся в ходе исследовательской работы. Например, в должности председателя Совета экономических консультантов при Клинтоне я пытался выработать экономическую политику и философию, рассматривавшую взаимоотношения между государством и рынками как взаимодополняющие, основанные на партнерстве и признании того, что если рынки и образуют центр экономики, то все же остается место и для государства, играющего хотя и ограниченную, но важную роль. Я изучил провалы в деятельности как рыночного механизма, так и государства и не был столь наивен, чтобы полагать, что последнее может исцелить все недостатки функционирования рынков. Однако я не был и таким глупцом, чтобы считать, что рынки способны сами решить все социальные проблемы. Неравенство, безработица, загрязнение окружающей среды ― все это проблемы, в решении которых государству принадлежит важная роль. Я выдвинул инициативу «вторичного изобретения государства» ― государства более эффективного и более отзывчивого; мне были ясны те болевые точки, где государство не являлось таковым; я видел, сколь трудным было реформирование; но я понимал и то, что некоторые, пусть скромные, улучшения возможны. С приходом во Всемирный банк я надеялся принести туда сбалансированное видение будущего и свой опыт в решении гораздо более трудных проблем развивающихся стран.